Юрий Папоров - Рыбка из «Аквариума»

— В загнивании общественного строя.

— Ради чего же делали революцию?

— Ради хорошей жизни для простых людей, рабочих и крестьян. Они бурно приветствовали ее. И поставили у власти Сталина. А он оказался восточным тираном. И вместо Города Солнца построил тюрьму. А какой толк от тюряг? Труд обязан быть раскрепощенным, основываться на инициативе, на желании трудиться. И тюремщики ведь не производители — дармоеды!

— Да, мы диалектику учили не Гегелю. Но ведь народ-то у нас даровитый, талантливый. Сколько Академий, разных институтов! Тьма! Умов должно быть полная палата!

— Эх, Петь, ты, я вижу, совсем оторвался от советской жизни. Полная палата тех же дармоедов, только с дипломами. Тирана Сталина они, конечно, боялись и потому сидели тихо, как мышки. Но тиран ушел, сменивших его краснобаев бояться перестали довольно быстро. И с азартом принялись разоворовывать государство и страну. Народ озверел и тоже тащит что где плохо лежит. А чего стесняться? Раз можно хапугам высокого ранга — можно и нам.

— И никто этого не пресечет, не остановит?

— А кто же этим займется? Партначальники самого высокого ранга вступают в сговор с подпольными махинаторами. Члены райкомов, горкомов, обкомов зарабатывают бешеные деньги, используя госзаводы, фабрики, кооперации, где много чего производится подпольно. А кто обязан по закону вести учет, кормится из той же кормушки.

Разговор прервал телефонный звонок. Родион ответил. Лицо его покраснело, потом озарилось какой-то мыслью. Когда положил трубку, сказал:

— Я тебя сейчас кое-куда свезу. Пошли!

Родион проехал на своей «волге» до подмосковного села Успенское и въехал во двор большой двухэтажной дачи, охраняемой лбами в штатском.

Вестибюль, обставленный дорогой мебелью, был украшен рогами разных животных, чучелами птиц. Со второго этажа спустился хозяин, чтобы их встретить. Ему было на вид под пятьдесят. Аккуратно уложенные темные волосы и тонкие усики украшали помятое, видавшее виды лицо. Шикарный французский костюм при модном галстуке… Однако заметная лысина на макушке тоже говорила, что хозяину дачи не чужды излишества в жизни.

Наверху, в просторной комнате с дорогими картинами на стенах сидели за рюмками коньяка «Курвуазье» и ломтиками лимона три типа, мало чем отличавшиеся от хозяина дачи.

Родион поздоровался с ними как со старыми знакомыми и представил Петра:

— Мой старый друг, Иван Дмитриевич. Надежен, как скала.

С полчаса шел общий треп и анекдоты. Петр чувствовал себя неловко, но держался и, похоже, был принят, хотя и не понимал зачем Родион привез его сюда. Очевидно, другу следовало переговорить о чем-то с хозяином.

Неожиданно один из гостей спросил:

— Так что — поможем ему с книгой или как?

— Конечно! — видно было, что хозяин дачи высказал общее мнение. — Только вот где ее издавать, в Германии, Австрии или, может, удастся в Финляндии?

Он аккуратно стряхнул с сигары пепел, положил на край пепельницы из малахита и направился к книжной полке, снял с нее том в переплете, без указания фамилии автора и названия книги, открыл заложенную страницу и стал читать: «Я ненавижу их. В распояску, с папироской в зубах, предали они Россию на фронте. В распояску, с папироской в зубах, они оскверняют ее теперь. Оскверняют быт. Оскверняют язык. Оскверняют самое имя русский. Они кичатся тем, что не помнят родства. Для них родина — предрассудок. Во имя своего копеечного благополучия они торгуют чужим наследием, — не их, а наших отцов. И эти твари хозяйничают в Москве…»

Воцарилась тишина, и тогда хозяин сказал:

— Мерзавец этот Савинков? То, что издадим мы, покажет, кто виноват. Евреи пусть уматывают в Сион! — хозяин захлопнул книгу и возвратил ее на прежнее место.

Полковнику Серко стало не по себе. Он схватился за грудь.

— Вам валидол или нитроглицерин? — учтиво поинтересовался хозяин.

— Спасибо, если позволите, я лучше прямо домой. Там все лекарства. Родик, проводишь меня?

Когда они выехали на аллею, ведущую к шоссе, Петр спросил:

— И как ты можешь общаться с этой мразью? Я не хочу даже знать, кто они!

— А если нет других? — в голосе друга прозвучал металл. — Настойчиво предлагают — сволочи, зная, что я порядочный, не предам, — войти в их компанию. Там крутятся огромные деньги. — Помолчал и добавил: — А жизнь ведь одна! Помнишь, великая энергия рождается для великой цели, учил нас товарищ Сталин? Цель и энергия у них — великие. Вот такие, как они, и развалят Союз! Разворуют и пустят по миру. Так что, Петр, родной ты мой, бывали лучше времена…

Родион еще не знал, что в высших сферах, которым положено хорошо знать, кто чем дышит, уже принято решение отправить его, генерал-майора, на пенсию, хотя ему до пенсионного возраста оставалось еще восемь лет. Хорошо еще, что на календаре шли семидесятые…

Хотя он и звонил Глории из Копенгагена, где принял на связь еще одного агента — гражданина США, с которым впредь предстояло работать через тайник, жена не приехала на аэродром встречать Мишеля. Неприятно защемило в груди — он безошибочно почувствовал неладное.

Дома Род застал Глорию в слезах. Дочери же, страдавшие от вида плачущей матери, встретили отца с радостью. И было видно, что они испытывали торжество не от щедрых подарков, привезенных отцом.

Жена сказала, что не поехала с дочерьми его встречать, плохо себя чувствует, а слезы — это, мол, от избытка чувств в связи с его приездом. Так сказала жена и мать, но ясно было, что ни муж, ни дочери в это не поверили.

Глория выдержала до тех пор, пока девочки не улеглись спать. И когда они остались вдвоем, вместо того чтобы предаться занятию, достойному супругов, живших в разлуке почти два месяца, Глория вновь разрыдалась. Мишель, желая ее успокоить, извлек пару таблеток из своей тайной аптечки. За время отсутствия Мишеля Глория осунулась, потеряла в весе, глаза ее ввалились и безудержно моргали, их охватил нервный тик.

— Мишель, Петр, я больше так не могу! — первое, что она произнесла, и упала с рыданиями на ‘подушки кровати.

Разговор был долгим и очень неприятным. Жена вспомнила Библию, взывала к отцовским чувствам, к человеческой порядочности и даже что-то процитировала из морального кодекса строителя коммунизма, с которым познакомилась, читая журналы, издававшиеся посольством СССР и оставшиеся от отца.

— И к тому же еще ты безбожник! Тебе ничего не стоит совершить самое подлое — бросить детей! Ты не веришь в Бога! Не боишься Его кары!

Мишель, охваченный искренними, глубокими переживаниями, не сразу нашел что возразить:

— Определенная часть людей взывает к Богу в своих корыстных целях. Но я порядочный человек, Глория, и я люблю тебя. И никогда не оставлю ни тебя, ни девочек! Я столько лет с тобой!