Луи-Жозеф Маршан - Наполеон. Годы изгнания

Мой дорогой граф Лас-Каз, я всем сердцем глубоко чувствую все то, что вам сейчас приходится переживать. Оторванный от меня две недели тому назад, вы оказались тайно запертым и лишенным возможности сообщить мне и получить от меня какие-либо новости, лишенным возможности общаться с кем-либо, французом или англичанином, лишенным даже права выбрать себе слугу. Ваше поведение на острове Святой Елены было достойно всякого уважения и было безукоризненным, как и вся ваша жизнь. Мне доставляет удовольствие сообщить вам это.

Ваше письмо другу в Лондон не имеет никаких оснований для порицания, в нем вы только открыли ваше сердце в рамках дружеских чувств. Это письмо точно такое же, как и те восемь или десять других, которые вы написали тому же лицу и отправили вскрытыми. Командующий этим островом, у которого отсутствует чувство деликатности, тщательно изучал выражения, подчеркивавшие ваши дружеские чувства, и недавно подверг их упрекам; он угрожал выслать вас с острова, если ваши письма вновь будут содержать жалобы. Поступая подобным образом, он нарушил главную обязанность своего положения, самую первую статью своих инструкций и основное чувство чести. Тем самым он предоставил вам санкцию на то, чтобы искать средства, позволяющие вашим чувствам доходить до ваших друзей и знакомить их с преступным поведением этого командующего островом. Но вам чужды вероломство и хитрость; поэтому было так легко воспользоваться вашим доверием.

Они выискивали предлог для конфискации ваших бумаг. Письмо вашему другу в Лондон не могло оправдать полицейский визит в ваш дом, ибо в письме не описывался заговор, в нем не содержалось никакой тайны, и оно лишь выражало чувства благородного и искреннего сердца. Незаконное и опрометчивое поведение властей по этому поводу несет на себе знак низменной и личной ненависти.

В менее цивилизованных странах ссыльные, военнопленные и даже преступники находятся под защитой закона и судебных властей. Но на этом острове один и тот же человек вводит наиболее абсурдные правила, он же и осуществляет их на практике с особой жестокостью, нарушая при этом все законы, и не находится ни одного человека, который бы обуздывал его крайности.

Лонгвуд окружен завесой, с помощью которой они хотели бы сделать его недоступным, чтобы скрыть свое преступное поведение. Все эти меры предосторожности дают повод для подозрений о еще более гнусных намерениях.

С помощью умело распространяемых слухов была совершена попытка одурачить офицеров, иностранцев и жителей этого острова и даже иностранных представителей, которых, как говорят, здесь держат Австрия и Россия. Конечно, британское правительство одурачивается точно таким же образом с помощью неискренних и лживых докладов. Ваши бумаги — некоторые из них, а это им известно, принадлежали мне — были конфискованы без соблюдения формальностей в непосредственной близости от моих апартаментов и с выражением дикой радости на лицах. Я был информирован об этом спустя всего лишь несколько минут. Я выглянул из окна и увидел, как вас забирают. Их скопище резвилось вокруг вас. Я подумал, что наблюдаю дикарей с острова южных морей, танцевавших вокруг пленников, прежде чем съесть их.

Ваши услуги были необходимы мне: только вы читали, говорили и понимали английский язык. Однако я настоятельно прошу вас и, если необходимо, приказываю вам обратиться с просьбой к командующему островом отправить вас обратно на континент. Он не может отказать вам в этом, так как он не обладает властью над вами, если не считать вашего добровольного поступка, когда вы подписали декларацию. Для меня будет большим утешением узнать, что вы находитесь на пути к более счастливым берегам.

Как только вы прибудете в Европу и отправитесь или в Англию, или на родину, то забудьте о всем том зле, от которого вы здесь страдали. Вы можете гордиться той лояльностью, которую проявили по отношению ко мне, и той любовью, которую я испытываю к вам.

Если когда-нибудь вы встретите мою супругу и моего сына, то прошу вас обнять их; в течение двух лет я не получал о них никаких известий, непосредственно или косвенно. За последние шесть месяцев был случай, когда здесь побывал один немецкий ботаник, видевший их в садах Шенбрунна; за несколько дней до его отъезда варвары запретили ему навестить меня, чтобы сообщить мне известия о моей супруге и о моем сыне.

Однако утешьтесь сами и утешьте моих друзей. Мое тело, это верно, находится во власти моих врагов; они не забыли ничего из того, что могло бы утолить их месть. Они убивают меня булавочными уколами, но Провидение слишком справедливо, чтобы позволить этому продолжаться слишком долго. Нездоровый характер этого губительного климата, отсутствие всего, что может поддержать жизнь, вскоре, как я чувствую, положат конец этому существованию, последние минуты которого обернутся позором для британской репутации. В один прекрасный день Европа с ужасом укажет на этого лицемерного, злобного человека, которого истинные англичане откажутся признавать англичанином.

Так как все заставляет меня поверить в то, что мне не будет разрешено повидаться с вами перед вашим отъездом, то прошу принять мои объятия и заверения в моем уважении и в моей дружбе к вам. Будьте счастливы.

Любящий вас

Подписано: Наполеон.

Как только это письмо было продиктовано, я сразу же переписал его начисто и передал императору, чтобы он подписал его; с ним находился д-р О’Мира. «Прочитай мне письмо громко и внятно», — попросил он меня. Когда я закончил чтение, он спросил: «Ну как, доктор, что вы думаете по поводу этого письма?»

«Я думаю, что такое письмо станет драгоценным для его получателя. Невозможно сильнее выразить свое расположение к человеку и сделать более трогательное заявление о своей дружбе». Письмо было вложено в конверт, опечатано императорской печатью и передано графом де Монтолоном дежурному английскому офицеру для пересылки графу де Лас-Казу. Офицер отправил письмо губернатору, который вскоре после этого вернул его обратно в Лонгвуд, заявив, что он не может получать опечатанные письма, поскольку это запрещается полученными им инструкциями. Император, информированный об этом гофмаршалом, вернувшим ему письмо, сам сломал печать на конверте и попросил графа Бертрана отдать его капитану Попплтону, который лично отвез письмо губернатору.

В течение всего этого времени и до самой посадки графа де Лас-Каза на борт корабля, император дольше, чем это было в его правилах, оставался в своих апартаментах. Он передал через слуг адмиралу, приехавшему, чтобы повидаться с ним, что он нездоров и лежит в постели. Хозяину коттеджа «Брайерс», г-ну Балькуму, повезло больше, его император принял, облачившись в халат. Это был тот самый человек, который предлагал императору свои услуги и сейчас был готов продолжать их оказывать; он сказал мне, покидая императора, что нашел его сильно изменившимся. Я ответил, что едва ли это могло быть по-другому.