Луи-Жозеф Маршан - Наполеон. Годы изгнания

Развитие событий полностью доказало правоту императора. Губернатор разрешил графу де Лас-Казу вернуться в Лонгвуд. Если граф и не вернулся, то это случилось потому, что он считал, что будет более полезен императору в Европе, чем если останется вместе с ним. Императору доставляли громадное удовольствие беседы с графом де Лас-Казом; так как он любил предаваться воспоминаниям, то он перебирал в памяти события восхитительного светского общения, которые в дни его юности, как он говорил, вносили столько очарования в беседы, проводимые у горящего камина.

Таков был конец 1816 года. Можно было подумать, что после всех только что случившихся событий в последующие годы нам не придется подвергаться столь тяжким испытаниям. Но слова императора графу де Монтолону — когда в предыдущем апреле было необходимо подписать обязательство оставаться на острове Святой Елены все то время, пока император будет находиться там в неволе, — судя по всему, должны были стать вещими: «Если это будет продолжаться долго, то англичанам, возможно, придется охранять только нас двоих».

Время печали — Ссоры между губернатором и О’Мира — Рукопись острова Святой Елены — Болезнь императора — Усиление напряженности

1 января 1817 года для всех нас ознаменовался как день печали; а ведь было время, когда в этот день послы всех держав наносили визит в императорский дворец, чтобы от имени своих властелинов выразить их чувства дружбы в адрес императора, а позади них придворные плотной толпой заполняли обширные гостиные залы дворца Тюильри. Сегодня ему, вынужденному искать тень под покровом шатра, возведенного около его дома, не наносили визиты послы и придворные. В этот день он был лишен нежности очаровательной супруги, которую он любил, и сына, на которого возлагал все свои надежды. Он принимал лишь новогодние поздравления и пожелания — пусть несбыточные, но зато от всего сердца и от всей души — от своих товарищей по неволе.

Как и в прошлом году, император хотел, чтобы на обед к нему для получения подарков были приведены дети. Своими играми и счастливой беззаботностью, свойственной ее возрасту, детвора смогла отвлечь его от мучительных размышлений и вызвать улыбку на его устах. Император послал ко мне Сен-Дени, чтобы я подобрал различные подарки и их родителям. По поручению императора я передал Сен-Дени набор китайских шашек, который император вручил графу Бертрану; подзорная труба, которая недавно была прислана сестрой императора, королевой Неаполитанской, была предложена генералу Гурго, а серебряный дорожный саквояж, с которым император не расставался в Египте, достался графу де Монтолону. Графини Бертран и де Монтолон получили по блюду из прекрасного севрского сервиза. Блюдо, подаренное графине Бертран, изображало переход французских войск через Дунай по мостам, возведенным гофмаршалом [271]. Блюдо, подаренное графине де Монтолон, изображало сражение, во время которого особенно отличился ее супруг. Я думаю, что это было сражение при Аустерлице [272].

Утром этого дня император принял поздравления от графа де Монтолона; когда тот спросил императора, в какое время он будет принимать остальных приближенных ему лиц с их поздравлениями, то император ответил: «Я нахожусь в гробнице, у меня не лежит сердце к проведению семейного праздника». Тем не менее в тот вечер он лег спать, чувствуя себя счастливым от того, что смог принести радость тем, кто был вокруг него в этот праздничный день.

Отъезд графа де Лас-Каза должен был повлиять на изменения в привычках императора. Рабочая нагрузка, которая ранее распределялась между его четырьмя офицерами, теперь была разделена между тремя: этим господам были выделены их рабочие часы, и вскоре жизнь вошла в свое обычное русло. Император продолжал свои беседы по вечерам, когда ложился в постель. Обычно на эти беседы приглашались только генерал Гурго и граф де Монтолон. Гофмаршал, хотя он жил в пределах территории Лонгвуда, был размещен в доме за крепостным рвом в том месте, где строилась новая резиденция для императора. В 6 часов вечера живая цепь из часовых отделяла его от нас, и если император вызывал его к себе в этот час, то он мог направиться к императору только в сопровождении английского солдата. Поэтому император проводил вечера в своей спальной комнате исключительно в обществе двух генералов, которые жили в Лонгвуде; и если случалось так, что император, укладываясь спать, отпускал и того и другого генерала, то тогда наступала моя очередь. Император обычно просил меня взять книгу, которую он читал в эти дни, и предлагал мне продолжать читать ему вслух. Бывало и так, что генералы вызывались к императору и ночью для работы, но в те дни это было редко, так как император не хотел беспокоить их. Ему больше нравилось говорить им, когда он видел их на следующее утро: «Я напряженно работал ночью; а вы, мои ленивые друзья, чем вы занимались в это время?» Могу в данный момент заявить, не опасаясь возражений, что на этой жалкой скале император всегда демонстрировал величайшую уравновешенность характера и, благодаря присущей ему энергии, знал, как оказать поддержку другим.

Объятый чувством подозрительности, губернатор терпеть не мог, если дежурный офицер, оставаясь на посту более двадцати четырех часов, ни разу, даже на мгновение, не видел императора [273].

Если же дежурный офицер не делал этого, то губернатор, охваченный беспокойством, приезжал в Лонгвуд к дому графа де Монтолона с инструкциями в руках, требуя встречи с графом. Граф де Монтолон обычно успокаивал его, убеждая в ложности его преувеличенных страхов, и не ставил императора в известность об этих безобразных сценах. Если бы императору сообщили о них, то он бы оставался дома, чтобы выяснить, каким образом Лоу зайдет слишком далеко в своей наглости, попытавшись переступить порог резиденции императора. Так как апартаменты императора находились на цокольном этаже, то дежурный офицер, не приближаясь к окнам здания и не беспокоя кого-либо своей слежкой, мог во время обхода вокруг здания резиденции заметить императора в одной из занимаемых им комнат.

Со времени вступления в силу новых инструкций император более не встречался с кем-либо из иностранцев, за исключением адмирала и г-на Балькума. Д-р О’Мира был единственным человеком в Лонгвуде, который мог информировать императора о том, что происходит на острове, и мог сообщать о только что полученных новостях из Европы. Важность общения с ним значительно возросла для императора, и доступ доктора в императорские апартаменты таким образом был сильно облегчен. Доктор очень сожалел, как он об этом сказал мне, о решении императора не принимать иностранцев, имевших на это разрешение губернатора. Тем самым император лишил себя возможности как-то отвлечься и к тому же дать знать в Европе, через посредничество тех лиц, кто мог бы посетить его, о плохом состоянии здания, в котором он размещен, в то время как губернатор проживал в роскошном особняке. Подобное сравнение было настоящим скандалом для иностранцев, и оно стало причиной того, что британское правительство устроило настоящую шумиху в газетах по поводу деревянного дворца, отправленного на борту корабля из Лондона на остров Святой Елены [274].