Ефим Янкелевич - Дорога длиной в сто лет

Трудности у меня возникли при переезде домой. Дело в том, что по сравнению с Харьковом в Добровеличковке продукты были очень дешевыми и хотелось домой привезти их как можно больше. Так что кроме Фимы у меня собралось очень большое количество узлов, а дорога была непростой. До железнодорожной станции Помошная мы ехали на подводе. Там пассажиры помогли мне погрузиться, а затем и выгрузиться из железнодорожного вагона в Харькове. Аврумарн не смог прийти нас встречать, так что домой мне пришлось добираться самостоятельно. От трамвайной остановки, которая называлась Молочной, до нашего дома было километра два. Двигалась я домой, как теперь это называется челночным способом. На горке узлов сидел Фима, а я брала пару узлов и переносила их в зоне видимости по направлению к дому. Затем возвращалась и брала следующую пару узлов и тоже переносила. И таким образом мы благополучно добрались домой.

Жизнь наша похожа на раскраску зебры: чередование светлых и темных полос. Каменщиком Аврумарн работал года три, как вдруг однажды упал с помоста и повредил себе два ребра. После выздоровления ему каменщиком уже было работать тяжело и его, как ударника труда, перевели работать комендантом рабочего общежития на окраине города Шатиловка. (Мне запомнилась радость в доме, когда отец принес большой лист плотной бумаги с красивыми рисунками. На мой вопрос, что это за бумага, папа ответил, что это он так премирован за хорошую работу. Назывался этот лист «Почетной грамотой» и, по его словам, это было лучше, чем деньги).

Для меня опять начались волнения. Главной причиной была его чрезмерная пунктуальность и добросовестность. Кроме того, что сама Шатиловка, где расположены были бараки, была неблагополучным в плане преступности районом, и сам состав рабочих был опасным. А Аврумарн, из-за своей добросовестности, возвращался домой уже в темноте. Из-за этого я была в постоянном волнении. И так каждый день.

Коротко опишу его работу. Основными рабочими треста были вчерашние крестьяне, так называемые «кулаки». Кулаками назывались зажиточные крестьяне, у которых был большой надел земли и, для обработки которого, они нанимали людей. Власть их считала эксплуататорами и преследовала. Вот эти трудолюбивые люди вынуждены были побросать свои участки земли и спасаться в городах. И не важно было, что эти, в основном трудолюбивые, крестьяне, получили эту землю от советской власти которую они отстояли в Гражданскую войну 1917—1922 гг. Они были лишены всяких гражданских прав — их называли «лишенцами». В массе своей они были озлоблены на власть и приезжали в город замаливать свои несуществующие «грехи». Для размещения этих рабочих на тогдашней окраине города построили несколько жилых бараков, раздельно для мужчин и для женщин.

По характеру Аврумарна эта работа совсем ему не подходила. Что ни говори, а он был местечковым евреем, воспитанным в строгих правилах ортодоксального иудаизма. И вот он встал на стражу нравственности деревенских женщин, в чем они совершенно не нуждались. Он охранял нравственность девушек, воспитанных в свободных нравах села, в плане отношений между мужчинами и женщинами. И я думаю, что все его старания только вызывали нелюбовь к нему как мужчин, так и женщин. Кроме того, он стал добиваться чистоты в бараках. Он стал неукоснительно требовать от уставших за тяжелый день рабочих не ложиться в постель одетыми. Чтобы по утрам постели были аккуратно застелены. Все это вызвало недовольство рабочих, что могло кончиться большими неприятностями. Могли хорошенько побить или даже убить, так как все они были озлоблены на власть, а поводы выместить злобу Аврумарн давал ежедневно и ежечасно. Правда, начальство ценило его и регулярно награждало. А я была счастлива увидеть его дома поздно вечером. И все же прожить на одну зарплату было тяжело.

Как-то мне предложили поторговать в небольшом продовольственном магазинчике на окраине города. Я согласилась. Но с кем я оставляла Фиму не помню. То ли со старшим его товарищем Колей, то ли с Ольгой Никаноровной . (Мама не помнит, а я помню. Ни с кем. Мы все ребята тогда были воспитаны самостоятельными и могли обходиться без надзора взрослых. Мы были предоставлены сами себе. В этой связи мне припомнился случай, когда я был сам на хозяйстве, вернее, когда я болел, а мама, очевидно, работала. Перед этим следует сказать, что двери в квартирах не запирались, думаю, что и запоров на дверях не было. Событие это произошло летним днем и я спал, так как болел. Уже позже я узнал, что произошло, пока я спал. Во дворе работал родственник нашей соседки, которую во дворе звали Павловна. Вот этот человек и заметил, что из нашей квартиры выходит оборванец, но в брюках моего папы. А брюки были из шевиота темно-синего цвета (в этих брюках я, после демобилизации из армии, ходил в институт). Он его и задержал. Потом родители говорили, что хорошо, что я спал, а то он мог бы меня и придушить).

Работа мне нравилась и я от нее получала даже удовольствие, я даже думаю, что у меня к этому был талант. Люди, которые меня устроили уже позже говорили мне, что моя торговля очень нравилась покупателям. С наступлением зимы я, по семейным обстоятельствам, вынуждена была оставить эту работу.

Шел 1930 год.

В это время все жители деревень в обязательном порядке должны были быть членами сельскохозяйственного кооператива — колхоза. И мама с Лизой (ей тогда было 15 лет) тоже стали членами колхоза. Принимали в члены колхоза на общем собрании коллектива открытым голосованием, путем поднятия руки. По этому поводу голосования Арн как то выразился, что рука, поднятая против, — это нож в сердце. Уже за несколько дней до собрания они сильно переживали. На этот раз все обошлось и их приняли в колхоз. А при поступлении в колхоз следовало сдавать свою собственность. Арн и сдал принадлежащие ему лошадь, подводу и корову.

К тому же в колхозе должны были работать все члены семьи. Колхоз назывался «Безвирнык», что можно перевести как «атеист». Всем жителям местечка, не привыкшим работать в поле, было очень трудно. Легче всех привыкала молодежь и в том числе Лиза. Она, быстро обработав свой участок, спешила на помощь сначала маме, а затем и своей тете Бобе. Постепенно колхоз стал распадаться и из него стали выбывать люди. Маму перевели работать в шерстемойку. Работа для нее была очень тяжелой. От плохого питания и пыли в помещении она стала кашлять кровью. К этому времени Арн и Боба переехали на жительство в Москву к родственникам Арна, а Лиза в 1931 году приехала к нам в Харьков.

Как я уже писала в первой части, Лиза, приехав в Харьков, не знала русского языка, так как и школу в Добровеличковке она закончила на нашем еврейском языке — идише. Она без труда устроилась на курсы учеников слесаря на заводе сельскохозяйственных машин «Серп и молот». Для таких подростков, как Лиза, преподавание велось на идише. Вскоре она закончила курсы и стала слесарем.