Ефим Янкелевич - Дорога длиной в сто лет

Она стала получать заработную плату и, что самое главное, по рабочей карточке стала получать 800 гр. хлеба. Этим хлебом она еще подкармливала и нас.

В это время началась паспортизация взрослого населения. Чтобы получить паспорт необходимо было иметь справку о социальном происхождении. За этой справкой и поехал Аврумарн в свое село Ивановку. По дороге он заехал к маме в Добровеличковку. И тут случилось непредвиденное. По дороге к маме он встретил активиста Янкеле Бахмутского. Это было плохим предзнаменованием. Придя к маме, он ей об этой злополучной встрече рассказал. Он даже предвидел свой арест ночью. Боже мой! Какая наивность и недальновидность. Раз почувствовал недоброе, — уезжай сразу же. Ан нет! Остался. Ночью за ним пришли и арестовали. Причем, в эту ночь была облава и арестовали многих с целью выкачать как можно больше золота и валюты. Для индустриализации нужны были станки и машины, которые можно было купить за границей, но для этого необходима была валюта или золото.

Всех их отправили в Чрезвычайный комитет (ЧК) в районном центре города Первомайск. Там их поместили в уже и без того переполненную маленькую комнатушку. Так как в камере было очень тесно, то вновь прибывшего начинали пинать и толкать в разные стороны.

Чуть приспособившись к новым условиям, наш праведник стал оправдывать действия властей по изъятию золота у населения, так как оно было необходимо для индустриализации страны. Что здесь произошло с сокамерниками, трудно передать. Они его приняли за провокатора. И если бы не охрана, то его бы либо убили, либо искалечили. В этом нет сомнения. Спустя некоторое время его повели к начальнику. Здесь он рассказал, что ни золота, ни валюты у него нет и никогда не было. Правда у тещи возможно есть доллары, которые ей присылал в письмах ее брат из Америки. Если его отпустят под честное слово, то он принесет все доллары, которые есть у тещи. Ему поверили. Мама подняла одну из плиточек возле кровати и вытащила из ямки металлическую коробочку из под конфет. В коробочке было всего 25 долларов по одной купюре. Она отдала их Аврумарну . Аврумарн, с полного согласия мамы, все эти деньги сдал начальнику в Первомайске. На наше счастье этот начальник оказался порядочным человеком и отпустил его, а многие из тех арестованных так и погибли. Так что его путешествие за справкой растянулось надолго.

И еще для вас должно быть интересно, какие мы тогда были? Какое у нас тогда было мировоззрение? В это время происходили выборы в районные советы (это самый низший уровень местной власти). Мы на эти выборы приглашения не получили, так как не имели справки о бывшем социальном положении, за которой поехал Аврумарн. Люди, не имевшие справок о своем пролетарском происхождении, считались «лишенцами». «Лишенцы», кроме множества ограничений, были лишены права голосовать на любых выборах. Я тогда из-за этого сильно переживала. Сейчас это кажется смешным, но тогда евреям, вырвавшимся из черты оседлости, где они не имели никаких прав, это ограничение было обидным. Возможность голосования для нас было большой честью. Чтобы приглушить эту горечь я решила с Фимой пойти в кинотеатр. Кинотеатры тогда были большой редкостью. Недалеко от нас был небольшой общественный парк-сад, который в простонародье назывался «Сад бурьян». По вечерам на открытом воздухе там показывали кинофильмы. В этот раз шел фильм «Ночной крик». По ходу действия орел утащил маленькую девочку, и Фима очень сопереживал всему происходящему и, в особенности, — за девочку. Кинофильм он видел впервые. Он расплакался и успокоился только тогда, когда я его уговорила, что это не правда, а вымысел — понарошку. (Любопытно, что и я запомнил этот фильм. Девочку я не запомнил, а вот орла, с огромными распростертыми на весь экран белыми крыльями, мне кажется, что и сейчас вижу. Исходя их маминых воспоминаний, мне тогда было лет 5—6. Запомнил я радость мамы, когда папа вернулся и показал ей какую-то бумажку.)

И все же мы жили в надежде на хорошее будущее, о котором нам безустанно твердили власти.

Шел 1932 год. Маме без Лизы, только с четырнадцатилетним Абрамом, работать в колхозе было тяжело, да и ставили ее на непосильные для нее работы. И мы решили их забрать к нам в Харьков.

(Здесь, для вас , не знакомых с советской действительностью, необходимо мое разъяснение, так как мама не решалась оставлять письменные свидетельства о действиях властей. С тридцатых годов и до прихода к руководству страной Н.С.Хрущева в середине пятидесятых годов, в стране существовал строгий закон, запрещавший выдавать колхозникам паспорта, кроме тех кто поступал на учебу в высшие учебные заведения. А это означало, что колхозники превращались в крепостных или рабов, не имеющих права по собственному желанию или по семейным обстоятельствам покидать колхоз. Вот так мы жили, и все это было как бы естественным. Из этого следует, что описанное произошло до момента введения в силу этого закона, благодаря чему бабушке и семейству Бобеле удалось выехать из Добровеличковки и колхоза «Безвирнык»).

Когда мама приехала в Харьков, на железнодорожном вокзале маму встречал Аврумарн. Несмотря на все предосторожности, у них при выходе украли большую корзину с продуктами. В давке Аврумарн даже помог вору выйти с маминой корзиной.

И опять значительный ущерб для того времени пришлось пережить.

Теперь в нашей комнате уже жили шесть человек. Мне хорошо запомнились только пять, если так можно выразиться, спальных мест. У дальней от двери торцевой стены стояли две кровати. На одной мы спали с Аврумарном, а у противоположной стены кровать Фимы. Между кроватями проход был не более метра. За нашим изголовьем, ближе к двери была печь, а за ней до самой стены стоял комод. Так что вся левая стена комнаты была занята. У изголовья кровати Фимы, стоял наш большой обеденный стол и совсем у двери стоял наш старый деревянный диван с дырочками, на котором спала мама. На ночь ставили раскладушку для Абрама. Больше места не было. А где же спала Лиза? Ни я, ни сама Лиза вспомнить не смогли. С появлением Лени, обстановка еще более усложнилась. Вначале Леня спал в корыте, в котором я стирала. А позже пришлось Леню положить в Фимину кровать, а Фиму устраивали спать на обеденный стол.

(Со времени, когда меня переложили спать на стол, у меня сохранилось яркое, незабываемое воспоминание, которым я не могу не поделиться с вами. Это было летом, сразу же после рождения Лени, то есть мне было чуть больше 9 лет. В этот день мы весело с ребятами играли в переулке. Неожиданно, я обратил внимание, на проходящую мимо маленькую женщину, ростом меньше мамы, которая, надрываясь, несла, вернее тащила, огромный чемодан. Она тяжело шла, обливаясь потом и временами останавливаясь. Когда меня уложили спать на стол, я вспомнил эту женщину и подумал: «Вот эта женщина с таким трудом тащила этот тяжелый чемодан. А зачем? Ведь она все равно умрет». И мне так стало жалко эту женщину и вообще людей, что я разревелся. Естественно, родители повскакивали ко мне. Стали выяснять, что у меня болит? Стали меня успокаивать . Не мог же я им сказать, что у меня душа болит . Я был уверен, что они меня не поймут. Да и сейчас я в этом сомневаюсь. Что мне тогда было жалко эту женщину и вообще всех людей. Родители! Знайте, что дети порой размышляют и чувствуют не по-детски).