Ефим Янкелевич - Дорога длиной в сто лет

Дома нашу драку скрыть не удалось, так как на лице у меня было множество синяков и кровоподтеков. Больше всего волновался папа. Он волновался за мою жизнь. Вот какова была его логика: чтобы избежать призыва в армию они могут меня убить. Им лучше отсидеться в тюрьме, чем идти на фронт. Тем более, что у них в Коканде такие могущественные родители. Но они меня не убили. Правда, во второй раз они выполнили свою угрозу и подкараулили меня, сидящего в коридоре. На этот раз они меня сильнее отколошматили, прижав к стенке и тем самым лишив возможности обороняться.

Что мне известно об этих ребятах. Оба они, как и я, были призваны в Харьковское военно-пехотное училище. Спустя некоторое время Мешков дезертировал. Его вскоре поймали и судили. Дальнейшая его судьба мне не известна. А вот Биргер на фронте служил в нашем взводе, но в другом отделении. Я его иногда видел. Это уже был не «кокандский Биргер». Наша тяжелая фронтовая жизнь его сломала. Он опустился, а на фронте такие долго не живут. Вскоре, в одном из боев, его убили.

Я — курсант Харьковского военно-пехотного училища в эвакуации г. Наманган, Узбекистан. 1943 г.

О моем участии в Великой Отечественной войне я написал в отдельно изданной в 2008 году книге «Армия 1943—1945 гг. Воспоминания солдата». Книга издана на английском и русском языках. В этой книге мои воспоминания заканчиваются полевым госпиталем. Но моя армейская служба продолжалась и дальше, в нескольких госпиталях.

Из полевого госпиталя меня перевели во фронтовой госпиталь на территории Румынии. Этот госпиталь размещался в каком-то дворце. Меня положили в огромной комнате, очевидно это был зал.

Что запомнилось об этом госпитале?

Я уже мог самостоятельно передвигаться. Когда я впервые вышел в коридор, меня поразило то, что проходивший мимо офицер приветствовал меня, приложив руку к козырьку. Потом я узнал, что так положено по уставу приветствовать раненых.

Как я уже писал в книге, мое ранение, по сравнению с тем, как были покалечены другие, было «легким». Руки, ноги целы и только небольшая повязка на голове. Но у меня постоянно болела голова. Я не помню, чтобы мне от боли давали лекарство. При очередном посещении доктора я ей снова пожаловался на головную боль. И как вы думаете она отреагировала на мою жалобу? Причем ее прогноз оказался пророческим, вернее медицински грамотным. «Голова, — сказала она, — будет болеть постоянно, но вы к этому состоянию привыкнете. В этом нет ничего страшного. Вот у меня мигрень, — ей было не больше сорока, — и тоже болит голова, хотя у меня нет такого ранения».

Однажды рядом со мной на кровать положили нового раненного вместо только что умершего. Голова у него была забинтована (я ведь лежал в «черепном» госпитале). Видно было, что ранение свежее, так как на повязке проступала алая кровь. Было странно. Свежее ранение за сотни километров от фронта. Когда он немного пришел в себя, то рассказал мне историю своего ранения.

Он был старшиной роты. Накануне его вызвал к себе командир и поставил перед ним задачу. Причем, как ни странно, объяснил ему цель предстоящей операции. На значительной территории нашей страны в селах не осталось ни коров, ни лошадей. Вот ему поручается, в качестве военного трофея, привести в часть несколько лошадей для отправки их на Родину. Ночью он взял с собой молодого солдата, такого же как я, и пошел в село. Только он открыл стойло конюшни, как из засады выскочил огромный румын с оглоблей наперевес и набросился на него. Он даже ахнуть не успел, как упал без сознания. «Вот меня и доставили к вам с проломом черепа. Обидно, я ведь от Волги протопал всю войну, а тут в тылу меня угораздило», — с горечью жаловался он. Как затем он понял, такая реквизиция проводилась и до него, поэтому крестьянин и сидел в засаде.

Настало время, когда нас впервые в армии погрузили в настоящие пассажирские плацкартные вагоны, а не теплушки. Это уже был эвакогоспиталь. Ехали мы несколько недель. Время от времени нас посещал начальник госпиталя. У нашего вагонного фельдшера я спросил, какой врачебной специальности наш начальник госпиталя. И вот его ответ: «Он никакой не врач, а заведующий колхозным клубом».

Последний мой армейский госпиталь был в Тбилиси, столице Грузии.

Помещение было тоже красивым, но не таким, как в Румынии. От обслуживающего персонала я узнал, что до революции здесь находилась мужская гимназия.

Кормили нас очень плохо. Меня мучил постоянный голод. Запомнилось первое блюдо совсем черного цвета. Нам говорили, что его изготавливают из американских сухих овощей. Надо отметить, что это был февраль месяц, и мы еще страдали от холода. Нас уговаривали, что в госпитале мало угля. Запомнилось, что мы воровали уголь в кочегарке. И самостоятельно топили в своей палате.

Как-то я грелся у кафельной стены печи. Ко мне присоединилась сестра-хозяйка. Разговорились. Оказалось, что и она харьковчанка. В конце беседы она пообещала выписать мне дополнительный паек. И что удивительно — я первый же дополнительный паек не смог съесть. У меня исчезло томившее меня чувство голода, а вместо этого появились боли в желудке. С головными болями и болями в желудке меня демобилизовали.

И еще интересный случай произошел со мной в этом госпитале. Со дня ранения прошло уже три месяца, а рана не заживала и гноилась. Во время одной из очередных бань, я забыл про рану и помыл голову хозяйственным мылом, которое нам выдавали. Затем хорошо помылся под душем. Когда я вспомнил, что помыл голову мылом, то сильно испугался за рану. Однако все обошлось и рана вскоре зарубцевалась.

Теперь, по прошествии многих лет, я снова вспомнил об этом случае. В американском госпитале после операции, которую мне сделал хирург, мне порекомендовали время от времени промывать рану теплой водой с мылом. Я вспомнил тбилисский госпиталь, но подумал про себя, а где же я возьму хозяйственное мыло?

Так как меня демобилизовали по инвалидности, то при выписке из госпиталя домой в Коканд я заказал себе железнодорожный билет с пересадкой в Москве.

Это было мое первое посещение Москвы, столицы СССР. В Москве я погостил у Бобеле.

Что меня тогда поразило. Стояла зима, а девушки ходили с обнаженными ногами и в мороз ели мороженное. Шура, дочь Бобеле, объяснила мне, что ноги у девушек не обнаженные, а у них прозрачные капроновые чулки.

Попутно в Москве мне пришлось заняться важным делом.

Как вы знаете у Бобы и Арна был старший сын, которого в семье звали Дудл. В 1939 году его призвали в армию. У нас сохранилась его военная фотография. В 1939 году началась Советско-Финская война и часть Дудла участвовала в боевых действиях. Тогда же, в 1939 году связь Дудла с родными прервалась. Позже родители получили извещение о том, что их сын пропал без вести.