Ефим Янкелевич - Дорога длиной в сто лет

Вход в больницу, во избежания переноса инфекции, был запрещен, но только не для Лени. Он находил всякие лазы в стене и, распластавшись на земле, пролазил к нам. Однажды, во время своего нелегального посещения, он рассказал мне о подслушанном им разговоре Аврумарна с мамой. Он сказал ей, что из-за одного ребенка не стоит губить всю семью. В это время мама действительно от постоянного голода стала опухать. А только мое шитье позволяло семье как-то выжить. Этими горестными известиями я решила поделиться с врачем — больше не с кем было. Врач вошла в мое положение и сказала, что с завтрашнего дня в больнице объявляется карантин и меня с ребенком уже не выпустят. Я вышла из больницы, а соседки по палате передали мне Геню через забор. К вечеру я уже была дома.

Дома дела были такие же плачевные. Посоветовавшись с мамой, решили, что надо что-то предпринять с малышом. Мама, осмотрев Геню, посоветовала начать подкармливать его затирухой, так как другого выхода не было. Как решили, так и сделали. Вспомнили совет профессора Дайхеса, который лечил Леню, когда он тоже был плох. Тогда он Леню поставил на ноги. Начали подкармливать Геню от одной ложечки до десяти, а потом давали ему сколько он хотел. Завязался кал, прекратилась рвота и ребенок стал поправляться.

Одновременно с болезнью Гени болел поносом и Аврумарн. А тут еще невыносимое обострение псориаза и, в особенности, на руках. К Аврумарну пригласили врача, выходца из Польши. Он посоветовал давать ему тертые яблоки. Я варила ему рис и тертые яблоки и скоро стул у него восстановился. Жизнь стала немного легче.

И снова беда.

Конец августа 1943 года. Получили письмо от Фимы из офицерского училища, в котором он нам сообщил, что их досрочно рядовыми направляют на фронт. Когда это будет, не написал. Все поезда, которые следуют на север из Намангана, проходят через Коканд. Авдеевы, сын которых приятельствует с Фимой, долго дежурили на станции, но безрезультатно. Теперь я уже стала настоящей солдатской матерью, сын которой находится на фронте. Наступило время тревожного ожидания писем. Почтальон стал главным человеком. Мы его всегда ожидали с надеждой и тревогой. Или, к счастью, письмо, или, не дай Бог, — похоронка. Пришло время тревог и волнений. Мы с еще большим интересом читали сообщения с фронта.

Наступило 19 ноября 1944 года. Почему эта дата запомнилась так четко, несколько ниже.

В этот день мальчику хозяйки делали обрезание. Узбеки — мусульмане. И если по иудаизму мальчику делают обрезание на восьмой день жизни, то у мусульман в 13 лет . (Привожу дословные слова мамы: «У мусульман этот обычай сохранен, а у евреев нет. Гене обрезания мы не сделали).

По поводу этого обряда небольшой экскурс в нашу семейную историю. В нашем дворе на Змиевской улице было несколько соседок, но я дружила только с Тасей и Нюсей. В особенности с Нюсей. Тася была бездетной простой русской женщиной, а Нюся была еврейкой. До переезда в Харьков они жили в городе Золотоноша. Мужа ее звали Соломон Владимирович, а я его звала Соломон-мудрый, каковым он в действительности и был. Нюсино имя по паспорту было Анна Абрамовна. Мы с этой семьей дружили, а после войны переписывались, так как они жили после эвакуации в городе Черкасы, тоже на Украине. У этой семьи было двое детей.

Старшего сына звали Дуська, а совсем маленькую девочку звали Феничкой. Феничка была очень серьезной девочкой, а Дуська был плаксивым мальчиком и года на четыре младше Лени. Вот этот Дуська прибегает к своей маме с плачем: «Почему у Лени пипка раздетая, а у меня одетая?» Лене в 1934 году обрезание мы еще сделали.

Вернемся к дате 19 ноября. Как я уже писала, на празднике обрезания было много вкусной еды, но у меня почему-то не было аппетита. В это время мы уже не голодали, слава Богу и машинке Зингер, но ощущение голода не проходило.

Меня не покидало чувство тревоги за Фиму.

До этого мы довольно регулярно получали письма от Фимы с фронта, а тут длительный перерыв. Почтальон не несет нам долгожданных писем-треугольников. Пару раз сходили с Аврумарном к Авдеевым, но они нас только утешали добрым словом. Даже доброе слово поднимало настроение и легче становилось на душе.

И вот то, чего мы боялись, произошло. Почтальон принес письмо от Фимы и, в тоже время, как бы не от него. В письме невероятное количество ошибок, даже в адресе и моей фамилии. В письме он написал, что ранен в голову и что опасность миновала. На этот раз мы с этим письмом снова бросились к Авдееву. Увидев у меня письмо, он обхватил меня и начал кружиться со мной по комнате, все время приговаривая, как он рад, что Фима живой. Что же касается бесчисленных ошибок, так это естественный результат контузии и что такое состояние быстро проходит.

Усадив нас к столу, он рассказал то, чего он раньше нам не говорил.

Некоторое время тому назад он получил письмо от своего сына, в котором тот написал ,что Фима убит осколком в голову, и что они с другим солдатом бросили его на подбитый танк, уходивший в тыл, чтобы не оставить на поле боя. Он долго искал случая встречи с Аврумарном, чтобы ему, мужчине, рассказать о письме сына. А раз получено письмо, собственноручно написанное, хоть и с ошибками, то значит Фима будет жить .

(Дорогие мои дети, Лена и Виталий!

Это случилось 19 ноября 1943 года во время боя под городом Мишкольц, Венгрия.

Шел бой. Нас обстреливала немецкая артиллерия и все время свистели пули от работавшего пулемета. Осколки одного разорвавшегося снаряда раздробили мне череп. Я был бездыханен. Сражение было настолько интенсивным, что один из немецких снарядов даже повредил танк нашего сопровождения в бою. В бою самое безопасное место для солдата — это окоп или ячейка. Если их нет, то солдату следует как можно плотнее прижаться к земле.

Несмотря на это, пренебрегая опасностью для своей жизни, Саша Авдеев и Саша Машенцев оторвались от земли и понесли мое бездыханное тело к уходящему в тыл подбитому танку. Это было проявление такой дружбы, какая бывает только на фронте.

Ранение мое было таким, что оставь они меня на месте, я бы точно не выжил. Так что живу я и, следовательно, появились и вы благодаря моим фронтовым друзьям Саше Авдееву и Саше Машенцеву. Помните их!).

Но самое удивительное то, что Фима был ранен именно 19 ноября, в тот день, когда меня пригласили на празднование по случаю обрезания сына хозяйки. Что значит мать! Ранение сына я чувствовала на расстоянии 5 тысяч километров. Вот почему мне не лезли в рот все эти замечательные праздничные блюда.

Как я уже писала выше, мы уже не голодали благодаря Богу и машинке Зингер, которую я крутила от зари до зари, а иногда и ночами. Мизинец и безымянный пальцы правой руки у меня изогнулись, а деревянная ручка машины в одном месте протерлась до основания. Мы даже не задумывались о том, чтобы купить ножную машину, так как у нас на это не было денег.