Ефим Янкелевич - Дорога длиной в сто лет

(В феврале 1945 года меня демобилизовали из армии по инвалидности 2-ой группы. В марте я, к общей радости семьи, вернулся домой в Коканд.

Только став отцом и дедом, могу себе представить радость от моего возвращения, когда большая часть фронтовиков осталась там, на полях сражений.

Кроме помощи родным (я сшивал чашки лифчиков), надо было еще чем-то заняться. Я узнал, что в городе с сентября прошлого года работают бухгалтерские курсы. Я пошел на разведку. Директором курсов был высокий, худощавый старик аристократической внешности. Побеседовав со мной, он посоветовал включиться в учебный процесс. Он был уверен, что за 2 оставшихся месяца я нагоню по знаниям остальных учащихся. Я его послушался и в июне получил удостоверение промышленного бухгалтера.

Интересна судьба этого директора. В 1936 году он был главным бухгалтером всесоюзной парфюмерной фабрики «Красная Москва». Когда в 1937 году над ним, как и над многими другими начали сгущаться тучи предстоящего ареста, он, по совету одного из высших руководителей страны, поднялся и уехал в Среднюю Азию, в Коканд. И правильно сделал. Не прошло и полгода, как все его друзья были арестованы и осуждены. Здесь, в Коканде, он пережил годы репрессий.

После моей демобилизации родители начали готовиться к возвращению в Харьков, который был освобожден от немцев еще осенью 1943 года. Власти придерживали людей от возвращения в разоренные города. Не было ни работы, ни жилья. Однако, благодаря моей инвалидности, мы получили разрешение на возвращение в Харьков.)

1945 г. Я (справа) после демобилизации из армии с братьями Леней (слева) и Геннадием

Утро 9 мая было обычным, как и все предыдущие. Но вот во двор влетает женщина с криком: «Победа! Победа!»

Мы все выбежали на улицу. А там царит необычайное многолюдье и веселье. Узбеки и узбечки, дети и старики, празднично одетые, кто пешком, кто на ишаках, все двинулись праздновать на базар. К этому веселому шествию присоединилась и вся наша семья.

На базаре уже играл узбекский национальный оркестр. Веселье длилось до поздней ночи.

А затем наступили будни без войны.

Нас потянуло в Харьков. Но что там осталось после двух нашествий фашистов за одну войну? А наша квартира разве нас ждет?

Но ехать надо. Этот климат и вода не подходит Аврумарну. Он все время страдает поносом. Да и детей надо серьезно учить, что невозможно при нашей жизни на окраине узбекского города.

Чтобы вернуться домой, нужен вызов. Власти утверждают, что освобожденные и разоренные города, не могут принять множество желающих вернуться. А где взять вызов ? (Вклиниваюсь со своим воспоминанием. Это разрешение на возврат в Харьков с большими трудностями я получил в военкомате, ссылаясь на свое черепное ранение, и что мне вредно жить в таком жарком климате).

Когда соседям-узбекам стало известно, что мы собираемся возвращаться в Харьков, многие нас отговаривали. Особенно сильно нас отговаривал наш добрый сосед-молочник: «Куда вы едете в разрушенный войной город? Что вас там ждет и кому вы там нужны? А здесь вы уже прижились, у вас работа, которая дает вам возможность прилично жить, да и мы к вам уже привыкли. Мы будем за вами скучать».

Мы начали собираться в дорогу и паковаться. Как ни странно, у нас в дорогу образовался большой груз. И даже стыдно сказать из чего этот груз состоял.

Самым ценным у нас была ножная швейная машинка, так как и в Харькове мы надеялись, что она нам еще послужит. А где взять такой ящик, который бы выдержал такую длинную дорогу? Голь на выдумки хитра! У нас был довоенный стол из толстых досок. Вот мы обрезали края стола и из него, как из надежного каркаса, сбили ящик. Головку машинки окутали нашей периной. Нашу давнюю кормилицу, ручную машинку, закутали в подушку. Эти две швейные машинки нам пригождались и в дальнейшем. Ножной я пользовалась до самого отъезда в Америку. А ручную, когда мы оказались совсем без денег, продали соседке за 300 рублей, которые в тот момент нас сильно выручили. Ценной, как нам казалось, была часть большого шерстяного ковра. Остальные вещи набили в мешки. Только ящик с машинкой отправили малой скоростью, а остальные вещи тащили с собой.

Когда я пишу эти строки о нашем багаже, спустя много-много лет, перед моим взором стоит совсем скромный предмет. Я этим предметом пользовалась всю жизнь и принимала его как данность не задумываясь о нем самом, хотя эта вещь для меня очень памятна. Это чугунокдревней формы, который мне достался в наследство от моей дорогой бабушки Эстер. Я точно знаю, что это чугунок бабушки Эстер, но как он ко мне попал не помню. Он такой формы, что в русскую печь вводился специальным приспособлением, которое называлось «рогач». Сколько он вкусных блюд у бабушки знавал. После смерти бабушки он перекочевал к маме, которая и привезла его в Харьков из Добровеличковки.

Теперь я снова везу его в Харьков и не как реликвию, которой больше ста лет, а как необходимую вещь.

В Харькове, хотя его не вдвигали в русскую печь, он и на плите прекрасно выполнял свои функции. Когда надо было, чтобы вода быстро закипала, я его вставляла внутрь плиты, предварительно сняв все кружки с конфорок. Обычно же я его устанавливала на все кружки конфорок. (Для совсем молодых. Верх кухонной плиты представлял собой чугунную плиту, толщиной 10—15 мм. В ней, обычно, имелось два круглых отверстия, в которые вставляли кастрюли или казанки, чтобы они находились в зоне горения. В нерабочем состоянии эти отверстия закрывались несколькими концентрическими кружками. Кружки, в зависимости от диаметра кастрюли, вынимались с таким расчетом, чтобы она попадала в зону горения).

С его помощью вода закипала с меньшим расходом топлива, а чтобы не пригорало, нужно было особое умение. Вернувшись с нами в Харьков, этот чугунок еще долго служил мне пока была большая семья. Когда семья уменьшилась, надобность в нем отпала. Его бы надо было выбросить на металлолом, но у меня рука не поднималась, и я отправила его в нейтральную зону — в дальний угол кухонного шкафчика. И все же, в праздничные дни, когда, мне на радость, собиралась у меня вся семья, я его доставала из этого укромного местечка и готовила в нем фаршированную рыбу, которой восхищалась вся моя родня.

Вот так я отклонилась от повествования, чтобы рассказать вам какую ценность мы возили с собой из Добровеличковки в Харьков, а из Харькова в Коканд и обратно.

(К этим запискам мамы о кухонной семейной «реликвии» хочу добавить кое-что и я. В этот раз мама везла уже не из города в город, а из Украины в Америку кое-какую кухонную мелочь, которая ей здесь очень пригодилась. А после ее смерти эта мелочь исправно служит и нам. Особенно Лиля довольна обычной алюминиевой ложкой с дырочками в виде дуршлага. Как ни странно, но я помню «историю» этой ложки. Сразу после возвращения из эвакуации мама заказала у знакомого ремесленника эту кустарную ложку с дырочками. В послевоенные годы наиболее распространенной едой была лапша, которую она сама делала. Вот этой ложкой мама извлекала лапшу из кипятка. То есть этой неказистой кустарной ложке более шестидесяти лет).