Клод-Франсуа де Меневаль - Наполеон. Годы величия

Император бросился к ребенку, чтобы обнять его. Рождение сына стало для Наполеона последним и величайшим подарком судьбы. Он, казалось, был вне себя от радости, бросаясь от сына к матери, от матери к сыну, словно никак не мог наглядеться на них обоих.

Наполеон склонился над ребенком, быстрым движением схватил его и понес к дверям гостиной, в которой собралась вся знать его империи. Остановившись у дверей, он приподнял ребенка и, обращаясь к собравшимся, объявил: «Перед вами король Рима!» Затем он вернул ребенка обратно г-ну Дюбуа, сказав ему: «Я возвращаю вам вашего ребенка».

Император, после того как получил поздравления от всех присутствовавших, настоял на том, чтобы лично объявить новость о рождении сына всему обслуживающему персоналу императорского двора. Он все еще находился под влиянием мучительного зрелища родов императрицы и сказал, что предпочел бы оказаться на поле сражения.

Новость о счастливом событии распространилась по всему Парижу магическим образом. Когда об этом возвестили большой колокол собора Парижской Богоматери и выстрелы из пушки, под окнами дворца в саду уже собралась огромная толпа. Для того, чтобы сдержать людей и не дать им нарушить покой августейшей пациентки, во всю длину террасы был протянут канат. Этот слабый барьер произвел на толпу большее впечатление, чем если бы вместо каната была воздвигнута стена. Зрители, число которых увеличивалось с каждой минутой, даже держались на почтительном расстоянии от каната. Соблюдалось общее молчание, доказательство всенародного чувства симпатии и внимания к императору. Наполеон с видимым удовольствием наблюдал из своих апартаментов за этим зрелищем, так согревшим его душу.

Офицеры императорского двора, пажи и курьеры были направлены с письмами и сообщениями во все основные общества и муниципалитеты государства.

С того момента, когда главный колокол собора Парижской Богоматери и колокола различных церквей Парижа зазвучали в середине ночи, до того часа, пока выстрел из пушки не оповестил о благополучных родах императрицы, весь Париж был охвачен чрезвычайным волнением. На рассвете толпы людей поспешили к Тюильри и заполнили улицы и набережные вокруг дворца в тревожном ожидании первого выстрела пушки. Но это удивительное зрелище наблюдалось не только у Тюильри и в примыкающих к нему районах, но и на улицах, расположенных далеко от дворца, да и повсюду в Париже можно было видеть людей, остановившихся, чтобы начать считать выстрелы пушки.

Двадцать второй выстрел, объявивший о рождении мальчика, приветствовался всеобщим одобрением. Тишину ожидания, которое, словно по волшебству, заставило застыть на месте всех людей, вышедших на улицы Парижа, сменил взрыв энтузиазма, почти не поддающийся описанию. Этот двадцать второй выстрел пушки означал зарождение целой династии, все будущее Франции. Одновременно с последним выстрелом шляпы взлетели в воздух; совершенно незнакомые люди бросались друг к другу и обнимались под громкий аккомпанемент возгласов: «Да здравствует император!»

Наполеон, прикрывшись занавесом у одного из окон комнаты императрицы, с радостью наблюдал за зрелищем всенародного восторга. Было заметно, что он очень тронут. Крупные слезы катились из его глаз, и он, охваченный волнением, вновь подходил к сыну, чтобы обнять его. Никогда упоение славой не могло заставить его проронить даже одну слезу; но счастье отцовства смягчило это сердце, на которое самые блестящие победы и самые искренние проявления всенародного обожания, казалось, едва могли произвести впечатление. И действительно, Наполеон имел право поверить в свою счастливую судьбу, которая достигла пика в тот день, когда эрцгерцогиня Австрии сделала его отцом короля.

Когда он вошел в свою комнату, его лицо светилось от радости и, увидев меня, он воскликнул: «Итак, Констан, у нас теперь есть большой мальчик! Но нам пришлось долго и терпеливо его уговаривать». Эту же фразу он повторял всем, кого встречал. Именно в этом излиянии отцовского блаженства я смог оценить, как глубоко эта великая душа, о которой думали, что она восприимчива только к славе, чувствовала радости семейной жизни.

В половине одиннадцатого утра госпожа Бланшар отправилась из военной школы на воздушном шаре в полет по Франции, чтобы сообщать в городах и деревнях, над которыми она пролетала, новость о рождении короля Рима.

Телеграф разнес по всем направлениям счастливую весть, и уже в два часа дня были получены ответы из Лиона, Лилля, Брюсселя, Антверпена и многих других больших городов империи. В этих ответах, как можно было легко представить, выражалось полное единодушие с чувствами, проявленными в Париже. Через несколько часов специальные курьеры были направлены по дорогам, ведущим во все зарубежные царствующие дворы. Пажи императора отправились в Сенат Италии и муниципалитеты Милана и Рима. Были отданы приказы, чтобы во всех городах-крепостях и портах были произведены салюты, точно такие же, как в Париже, и украшены корабли флотов.

Добрая императрица Жозефина не была забыта. Наполеон направил к ней в Наварру пажа с соответствующим сообщением. И он ответил ей на письмо, которое ему вручил паж, вернувшийся из Наварры. Его ответ отличался обычной краткостью, но был полон нежной сердечности, которую он всегда сохранял по отношению к первой супруге.

В тот же вечер новорожденный ребенок был помазан в часовне дворца Тюильри кардиналом Фешом, Великим Альмонером церкви, со всеми церемониями, которые были присуши старому королевскому двору Франции.

На следующий день император, восседавший на троне, принимал поздравления персонала императорского двора, Сената, Законодательного собрания и других государственных учреждений, ведущих представителей власти и дипломатического корпуса. После этой торжественной аудиенции все наносили визит королю Рима, который лежал в великолепной колыбели из позолоченного серебра.

В десять часов вечера 20 марта король Рима был помазан в часовне дворца Тюильри. Это была весьма впечатляющая церемония. Наполеон, в окружении принцев и принцесс, всего императорского двора, бережно положил ребенка на софу под балдахином с аналоем в центре часовни. Между алтарем и балюстрадой на ковре из белого вельвета был установлен гранитный пьедестал, увенчанный красивой вазой из позолоченного серебра, которая выполняла роль купели для крещения. Император приехал на церемонию с озабоченным видом, но отцовская нежность возобладала и придала его лицу счастливое выражение. Можно сказать, что он сбросил со своих плеч половину забот при виде августейшего ребенка, которому, судя по всему, было предопределено в один прекрасный день получить всю империю из рук отца. Когда император подошел к купели для крещения и передал ребенка для помазания, в часовне воцарилась тишина и наступил момент религиозных раздумий. Эта торжественная атмосфера в часовне создавала трогательный контраст с шумным весельем, которое в тот же самый момент снаружи дворца будоражило людей, привлеченных к Тюильри со всех концов Парижа грандиозным спектаклем, сверкавшим многоцветьем красок фейерверка.