Вениамин Додин - Беглецы

Еще через двое суток мы, ранним утром, столкнули наши плотики в воду и смешались со все еще плывущими по реке сорванными наводнением бревнами… Через три или четыре дня пути мы еще раз пробились к берегу и там ночевали, отогреваясь и вновь набирая запасы еды. Ночью, с берега, мы увидели двигавшийся но Ангаре плот. Его сопровождал причаленный к нему катер. Издали нам показалось, что на плоту были одни женщины. Они сидели вокруг костра, пылавшего на песчаной или земляной «подушке» поверх бревен. В ту ночь мимо нас, один за другим, прошло несколько таких плотов с катерами. Ночи были очень темными. И самих плотов видно не было. Только освещенные лица людей, сидевших у костров, можно было разглядеть в этом движении. До сих пор мы плотов не видели. Возможно потому, что двигались в потоке быстрее. Но ведь и не нагоняли их. И потому удивились: почему именно теперь они движутся один за другим, да еще сопровождаемые катерами? Еще нам пришло в голову, что ночью, на многокилометровой шири реки наших «плотов» и вовсе никому не разглядеть. А отсветы костра в общем привычном движении на реке больших плотов никого не насторожат. И мы решились двигаться, раскладывая на плотике свой маленький огонь. Так мы и сделали. Но, случайно, это оказалось нашей роковой ошибкой…

Мы плыли холодной, укутанной тьмою ночью, греясь у своего огня. И никому вокруг не были нужны. Никому… Но в кромешной тьме, которая теперь окружала освещенное нашим костерком небольшое пространство, мы не заметили, прозевали быстро настигавшую все живое на реке шугу — сентябрьский лёд, который уже пошел стремительно вниз по Ангаре, догоняя уходившие от него последние плоты с лесом, — те самые, на которых мы с удивлением смотрели с берега…

И шуга настигла нас. Мгновенно мы были намертво окружены и затерты сперва небольшими, а через пару–тройку часов огромными льдинами. С шуршанием, а потом с грохотом они налетали друг на друга, грозили раздавить или перевернуть наши жалкие плотики… Попытки прорваться к берегу были тщетными. Мы только сами вымокли, вымочили наши запасы еды и потеряли силы… Сколько времени, — сколько ночей и дней несла нас вниз по реке гремящая ледовая сила?… Мы уже вновь попрощались друг с другом… И вновь случилось чудо: лед ушел вниз, Ангара очистилась. Движение ее стало стремительнее… Мы выжили… Для чего?… По памяти мы со школьной скамьи примерно представляли куда может вынести нас Ангара, если вообще куда–нибудь вынесет живыми… Оказаться на наших плотиках на Енисее? Ведь еще до него мы попадем в обжитые районы и там нас тотчас схватят! Только не это! Необходимо было уже теперь где–то остановиться, пристать к берегу, углубиться в дебри тайги. И там спрятаться и выжить до весны… Да, мы рассуждали как дети, задумавшие путешествовать и открывать новые земли. …Небо в эти дни все плотнее укрывалось плотными тучами. Над нами летели с севера гусиные стаи — птицы уходили от снега. Это я тожа видел на Кунасири… А однажды утром повалил и сам снег. Его пелена укрыла берега и закрыла горизонт. Вскоре наши плотики, мы сами покрылись толстым его слоем… Это было грозным предупреждением. Мы лихорадочно думали: уйти в тайгу?, или продолжать движение вниз? Пока мы раздумывали, нас так же внезапно — неожиданно и коварно догнала вторая волна шуги…

…Ледяной вал раздавил плотики и швырнул нас в воду… Это случилось во второй половине ночи. До сих пор не могу понять, как нам удалось спастись? Быть может, наши лесные запасы еды сделали свое дело, и нам хватило сил, помогая друг другу, вырваться из объятий льда? Думаю, что мы выплыли, выжили еще и потому, что увидели — успели увидеть до ледяной воды берег недалеко! Метрах в пятидесяти, или еще меньше… И хотя тьма была так же непроглядна, укрытый снегом берег помог нам сориентироваться. Большего расстояния нам, мгновенно промокшим, замерзающим, обессиленным сразу же, замученным почти сорокадневной борьбой с Ангарской стихией было не одолеть. Как мы одолели эти полсотни метров? Лучше не спрашивайте, Додин–сан… И не потому, что мне не хочется переживать этим рассказом все мучения собственные и Ямамото–сан… Нет, я не хочу вспоминать смертных мук наших товарищей, погибших в начале пути… Не хочу…

Ты можешь меня презирать, но только тогда, добравшись с Ямамото–сан до берега, я пережил трагедию друзей. Только тогда. И пусть меня за это осудит совесть… И люди…

— Господи! Да кто же имеет право вас осудить? И за что? Что вы такое говорите–наговариваете на себя?! … И что было дальше? И где вы вышли на берег?

— Откуда же нам тогда было знать, где мы оказались? Когда мы выползли из воды, мы не понимали, что живы… Это только потом, вот здесь Тычкин–сан объяснил нам, что мы очутились в самом устьи Каменки, рядом с заимкой, где в навигацию живет лоцман — старик из поселочка Потоскуй, что семью километрами ниже по Ангаре… А тогда это было страшным, хоть и спасительным местом, окруженным тьмою, снегом и скованным морозом и льдом… Где нам было знать, что в какой–нибудь сотне метров от берега, куда нас выбросила судьба, на высоком «быке», — площадке у таежной опушки, — стоит ПУСТОЙ теплый дом, который отпирается без ключей, и в котором мы могли бы найти кров, еду и убежище на всю долгую зиму..? Где нам было об этом знать — на незнакомой реке, в чужой, враждебной стране?.. Я так иногда думаю, Додин–сан, что все войны, всё зло, все недоразумения между людьми на земле происходят потому, что каким–то мерзавцам необходимо разобщать всех людей. Не позволять им бывать друг у друга, приходить друг к другу в гости, — вот так просто приходить в чей–то дом и говорить с его обитателями за чашкой чая… Как, оказывается, мы с Хироси Ямомото могли бы зайти в дом незнакомого нам лоцмана… Я не знаю этого человека. Но я узнал других. И этого достаточно…

…А тогда?… Что о том говорить: мы ведь были мертвецами… У нас уже не было сил подняться из нашей снежной могилы. Наша одежда была ледяным панцирем–сагофагом. Руки, ноги, лица заледенели. Желание было одно: суметь пошевелить пальцами и лицом, чтобы зарыть их в снег… Мы замерзали… На нас наваливался смертный сон… Последние мысли: нашу еду уничтожил лед; ни спичек — их у нас на плотике оставалось до катастрофы две штуки!, ни еды… Мы остро ощущали себя, когда сражались со стихией… Борьба окончилась… И мысли гаснут… И конец всему — замерзаем… Конец…

О, это ужасное чувство — беспомощности и безразличия! … Но… Где–то теплилось: рядом, под снегом у деревьев — грибы… Жизнь… Надо только проснуться, пошевелить руками, приподняться… И ягоды рядом — под снегом… Снег мягкий… Сон…

Вот здесь, под нами, — только пошевелить сучком, палкой, — можно откопать червей, жуков. Они спрятались на зиму… Все это жизнь, — она рядом, нужно только встать… И действовать… Но нет сил. И с каждой минутой их меньше… Но надо встать…