Вениамин Додин - Монолог Нины

Не аферист, вроде. Не самозванец. И, тем не менее… Он, что, понятия не имел о предмете визирования? Он не знал, что с каждой коровы во всех регионах страны государство сдирало в то время 22 килограмма топлёного масла, 200 творога и 95 мяса в год?! И что запретив одиннадцати с четвертью миллионам ссыльных семей, обретавшихся в «благоприятнейших для молочного сельхозпроизводства» районах страны, держать хотя бы одну корову кормилицу, он лишал своё же большевистское государство воистину гигантских продовольственных ресурсов! В количествах, которые не только спасли бы миллионы погибавших от голода крестьян и жителей городов. Но, позднее чуть, наполнили бы и мобилизационные закрома нашего — уже с конца 20–х — верного и почитаемого теми же кальсонерами германского союзника!

Ладно, с ненавидящими Россию бандоформированиями губельманов, и прочей сволочью, всё ясно: задачею их было голодом душить народ. Но что двигало коронованной академическими званиями бездарью — разработчиком «первых в мире систем» организации массовых моров и каннибализма, охвативших Украину, Юг России и Поволжье? Что руководило участниками «дела Промпартии»? Не спроста же, черт его побрал, фокстерьером вгрызся в них «известный» поэт! Что–то ведь, кроме — допускаю — страха за шкуру, двигало и им тоже!

И речь–то, в конце концов, не о миллионах гектаров не востребованной и по сей день — через 70 лет — таёжной глухомани! О геноциде речь. О геноциде народа.

Но геноцид — не геноцид, — нам в нашей тайге нужны были ещё и дрова. Заготавливать их нам запрещалось. Разрешалось только собирать хворост. Но хворост — в сосновых, да в лиственничных борах?! Откуда он там? А если даже он там был бы, — как искать его, как по веточке собирать те же восемь месяцев зимы под двух, а то и под трёх метровым снегом?! И как вообще собрать аж сорок его «фестметров», которые нужно истопить за зиму, чтобы не замёрзнуть и готовить еду? Летом заготавливать? А где хранить эту огромную гору веток! На «пятачке» меж таёжной опушкой и бараком? Но это опасно: из барака не выскочить, если сухой хворост, вдруг, загорится! А тайга если от него займётся?

А ведь она вокруг, тайга. От барачного порога и — на тысячи вёрст во все стороны света! Стоит — перестойная! От Оби до берегов Охотских стоит. От Нижней Тунгуски, до Монголии. И всё топора ждёт — рубить её, чистить, место освобождать для нового подроста… Чистят, конечно, рубят. Что–то подсаживают. Но лишь у сплавных рек. На карте Сибири лесосека эта приречная — тонюсенькими штришками по бескрайней стене! А основной массив лесов — он как стоял, так и стоит, нетронутый. Дорог–то, чтобы лес вывозить, — как не было их при царе Косаре да Горохе, так нет и до сегодня. Как даже при хвалёном Блюхере, — рассказать — не поверят!, — ни одной дороги из воинских частей Дальневосточного гигантского округа проложить не догадались. На «случай», а вдруг, Огромная, да Краснознамённая к тому же, Армия, — «ОКаДВА», — для чего–то потребуется за пределами таёжных гарнизонов, обретавшихся в непролазных болотах амурского понизовья!

Мой любимый поэт полтора века назад написал:

«… Недаром есть пословица,

Что нашей–то сторонушки

Три года черт искал:

Кругом леса дремучие,

Кругом болота топкие,

Ни конному проехать к нам,

Ни пешему пройти…»

Ещё рубят лес на «золотые» костры. Но то тоже «мушиные отметины» на той же стенке. Однако, и они — выше моего понимания. Тем более, что в стране, где «социализм, это учёт!», никто сводимого на такие костры леса не учитывает. А потому Главзолото Наркомата Внутренних дел в сводках своих миллионы кубометров леса, сжигаемого им на этих «золотых» кострах, не показывает. И лесному хозяйству потерю их не оплачивает. Даже символически! «Экономика должна быть экономной» в действии!

А нам–то, как же нам быть, как жить, выжить как в будни этого праздника социалистической экономики?

А так! «…И наши топоры

Лежали до поры!».

И вот, зимою дядьки мои валят сухостой. Сушняк. Кряжуют его. Подвозят на санях к балаганам. Здесь распиливают на чурки и кололи. Тоже пряча поленницы под старыми раскидистыми елями. Тогда же дядьки бьют пешнями проруби во льду, в ручьях у балагана, промерзавших почти что до дна. А в зимней, в мороз, тайге звук пешни и топора, — да и пилы тоже, — разносится далеко! Потому пилим и колем дрова, и лёд пробивем, в снегопад. При снеге звук удара глуше. При пурге — тем более. Потому во время пурги мы с Алей срубаем с упавших лесин сучки. Топор очень звенит, когда срубаешь сук. Только когда пурга — дышать трудно. Задыхаешься. Аля, было, тоже не раз задыхалась….

Хорошо, что радио тогда у нас не было. И мы не могли слышать самого, пожалуй, подлого — из бесчисленных подлейших — «произведения» советских кальсонеров о замечательной стране, «где так вольно дышит человек». Наших мальчиков в хрущёвское уже время обвиняли — умозрительно уже, правда, — в особом «пристрастии» к передовой советской «интеллигенции». А ведь именно из–за неё, — понятия не имевшей, что на самом деле есть интеллигент, русский, в том числе, — именно из–за таких вот сочинителей, силовики «из наших» и вели себя в эпоху того самого кальсонерского «большого террора» не вовсе корректно. А если точно — как повара с картошкой, — с попавшими в руки к ним и нашими тоже мучителями всех мастей.

… Валить лес летом куда безопаснее. Тем более, при ветре — при ветре листва перебивает любой «человеческий» шум. Но летом «на себя» времени у взрослых нет. Тут самая работа для детей. И мы старались. По Некрасову, любимому: «… В день Симеона батюшка

Сажал меня на бурушку

И вывел из младенчества

По пятому годку,

А на седьмой за бурушкой

Сама я в стадо бегала,

Отцу носила завтракать,

Утяточек пасла.

Потом грибы да ягоды,

Потом: «Бери–ка грабельки

Да сено вороши!»

Так к делу приобыкла я…

И добрая работница,

И петь–плясать охотница,

Я смолоду была…»

Это ведь и про меня…

Кроме сена коровам нужен был турнепс. Нам тоже.

Кстати, о турнепсе…

Во времена Веймарской Республики — до Гитлера — немцы жили турнепсом. Как жили — о том поминать не к ночи. Но кроме этого замечательного кормового корнеплода не было у них еды. Из него суп с луком. Из него «каша» с газонной травкою. Из него «котлеты» с корою. Даже кисели с сахарином. За неимением «гербовой»… ели. И помирали себе. В 1918 году победители определили их «в зачинщики Первой мировой». Записали «в побеждённые». И успешно истребляли голодом. Плох был Гитлер, хорош ли — судить не мне. Но, возглавив в разгар мора и глада разорённую войной и Версалем страну, немцев он не зорил. Не мордовал. Голодомора и каннибализма, как Сталин на Украине и в Поволжьи, не организовывал. Крестьянина своего — не то, что кулачить и ссылать — возвеличил. Дал народу работу, а значит, достаток. А тем, кто нуждался — благотворительные столовые по всей Германии. В 1938 году, в Хоэншенхаузене на северо–востоке Берлина, построил он и открыл первую из серии новых, самых современных и больших в тогдашней Европе, «Кухню национал–социалистического благотворительного Союза». И до февраля 1945 года в бесчисленных столовых её бесплатно и сытно кормил малоимущих граждан! (Воюющей на два фронта страны. Не имеющей ресурсов, Полностью и до основания — в щебень — разрушенной англо–американскими бомбёжками. В. Д.).