Вениамин Додин - Монолог Нины

Я тяжко переживал бесхитростные рассказы «одноэтапников» покойной русской графини, потомка великих российских родов. И тешил себя мыслью, что то всё было на Украине, где евреев полно. И вполне закономерно, что именно подонки из моего племени отирались в комиссарах–убийцах. Только не получалось тешиться, когда узнавал, тоже от не очень болтливых людей, что «не на одной еврейской Украине такое творилось…»

Когда предновогодней зимою 1952 ввязан я был в сомнительнейшую операцию «по спасению от депортации и гибели» новосибирских евреев, случился у меня неожиданный разговор с человеком, на плечах которого был немалый по тому времени груз сокрытия от зверевших властей беглых японцев, немцев, да и наших, советских зэков. Я очень ждал его возвращения из командировки на Афинажное предприятие, куда он, фельдъегерь спецсвязи, отвозил золото. При встрече и после краткого доклада ему о ситуации, в которой оказались беспокойством добрейшего новосибирского раввина Слуцкого, — Аркаша Тычкин, один из самых близких сибирских моих друзей, бросил мне: «А тибе–то пошто в такея дела соватьси? Ты–то чего заметалси? Или у тибе другех забот мало?»

Пришлось ещё раз, но подробнее, объяснять Тычкину, что дело это серьёзно. Что уже, якобы, есть списки — для розыска и регистрации всех евреев, чтобы их всех… Понятно, Аркаша? Пока лишь одних евреев. И пока «якобы», а не как у вас в Забайкалье с твоими казаками, когда убиты были твои, Аркаша, деды и отец, когда в лагерях исчезли твои дядья. А сам ты, с мамою, братиками и сестричками, этапами загнан был мальчонкою сюда, в тайгу, на вечное поселение…

— Вспомни, Аркадий, с чего там начиналось? С вас, с вас, с казаков: власти начали с истребления единственной реальной силы в России, которая одна только могла активно, вытащив из схронов оружие, сопротивляться начавшемуся большевистскому террору. Силы организованной, чуть ли не военной… Именно, военной! Казачьей!

Вас сперва всех позарегистрировали, повставляли в списки, а потом позагнали в телячьи вагоны. И — сюда. Не одних вас, конечно, Забайкальских, но и с Войска Донского, с Кубани, с Терека — отовсюду. Но всё одно, брали как казаков! Вот как Гитлер брал евреев как евреев. А до него Троцкий. И уж потом, — после вас, — Рябой начал громить русского мужика. Теперь уж задушить его после того, что сделано было с вами, казаками, было совсем просто. Вслух говорилось: раз самих казаков взять сумели и кончить тепленькими, — само Казачье Войско России, — где уж лапотному крестьянину устоять?!… Так вот, Тычкин, браток. После вас все стало им просто: вслед вам взяли и вывезли всех китайцев и корейцев, что испокон веку трудились на Востоке да на Юге Сибири и в Приморье. Потом скотоводов из монгольских племён. Позднее — прибалтов. За ними — финнов из Карелии да из–под Ленинграда. За ними украинцы с поляками «двинулися» из Восточной Польши, молдаване да румыны. А там, с сентября 41–го, и немцы волжские, да с Украины, Крыма, Кавказа, Урала, из центральных русских городов, где три–четыре столетия трудились на русское благо, да кровь лили за русское дело. И они, между прочим, на вас кивали, когда те же россияне обвинили их в… только что не в трусости, когда они безропотно пошли в эшелоны, в ссылку, на смерть… Мол, три миллиона вас, немцев! Начали бы в сорок первом, — вся Волга, вся Русь вслед полыхнула бы, и Украина бы тут же занялася!…

Ну, а позднее Крым пошел в ссылку, Северный Кавказ… За вами, Аркаша, за вами, дорогой!… Теперь за евреев взялись. Или не ясно?

— Ясней ясного, парень! Тольки ты сказать забыл, — эли, можеть, неизвестно тибе, — казаков наших те же евреи твое и загнали сюды. Ай не было так?

— Какие евреи?! Чего ты, дурило, городишь?!

— Может горожу. Одначе, не я дурило! Вот потому сомнение: надоть ли мине — выслатому, да с жидами связываться?… Ну нет моей охоты имям помогти, жидам. Нету! И всё. Оне у мине — как задумки твое с имями — во–о–о игде сидять!… Сейчас! Сейчас! Погоди!… Ты, конечно, почнёшь мое мозги пудрить Ефимом своем. И тобою. Не спорю: вы с имям — люди. Тибе я, брат, враз раскусил, что ты за человек. Ефим — штучка темнея: я дел его партейных по Ленинграду, до отсидки, не понимаю. Не жил при ём в Ленинграде, — пацаном в то время по урманам бегал — белку гонял. Знаю тольки: должностёв своех на воле, до того как сессь, он сам, и его други, не песнями под гармошку отрабатывали. Ай не так? Так, Винамин. По–другому у их не бываат. Я вот с имями, с партейными, путаюся пошти што с войны, когда она кончилася. Всего навидалси. И судю — кто оне, и за чего имям–то кормушка от власти… Ладно, Ефим твой своё получил. И яму, навроде, отпущение за всё, что сподличал прежде… Пуссь так…

Вот, ты, по первости, мине в мильцанеры определил: спецсвязь, и всё такоя… Не перечь! Не перечь!… Определил! Не дурень же я совсем! А того так и не понял, что на нонешнюю мою службу взели они мине аж с самого фронта не за красный глаз, а потому, что самим очень уж неохота, и страшно, под пули, ковда война закончилася, подставляться! И ишшо, конечно, знали оне, что я тута, при службе моей «весёлой», сам от сибе — не током что от их — никуда не денуся с сестрёнками, да с братишками–инвалидами… Куды мине от их — заложников моех убогих…

А что не люблю жи…, ну, евреев, — т-ты позволь! Как их любить–та, и за что? Я, ковда силу на службе своей набрал, в спецсвязи етой, в отпуск на родину задумал. В прежний свой рыйон, откуда они всех нас угнали. Дело то было давнее, почитай, годков с хвостом двадцать прошло…

Да. И пожелал я очень, — ну как хлеб с голоду, — узнать всё жа: как жа тавда всё получилося? Как, каким манером взели оне голыми руками всё наше Забайкальско Казачье воинство? Ну, и родителев моех, конечно. Меня, пацанчика, тожа… Прибыл в Забайкалье. При мундире. При звязде. При орденах. При бумагах. Так ведь и ихние бумаги цельными оказалися! И в области, в Благовещшенске и в рыйоне — в нашем, откудова мы. Сохранилися бумажки! Не побоялися каты их сохранить: видать, что для музея, как нас, казаков, с детишками вместе, оне снистожали героически и по–революционному… И как родная их советска власть строилася на той крови казацкой — глядите, добрыя люди!…

Так вот, Винамин, дружок, читал я те бумаги весь отпуск свой. Интересно было: ведь это и моя жизня из тех бумаг расстреливалася! И было любопытно очень: а какея такея герои дело это обделывали? Кто это самолично дедов моех, отца и дядьёв кончил за так, других дядек по тюрьмам да по зонам усадил, мине с братиками и сеетрёночками — малолетками сюды вот отправил, нас никого не спросив, на смерть? Из моех–то, что тавда маленькими сюды прибыли, половина здеся невдолге сгинула. В тайгах вот в энтих. До–орого нам советска власть обошлася. Никак не дешевше, чем вот тибе, парень… Мине Ефим твой об том рассказал. И ты потому, может, ближее мово брата родного. Но и ты того не вынес, что мое брательники… Извини… Не веришь — у Соседовых поспрошай, элиф у Гордых, у Зайцовых, эли вот, у Кеши Убиенных… У ссех спроси, кого сюды детишками загнали… У Адлербергов с Кринками спроси… У Нины…