Вениамин Додин - Монолог Нины

Из Ливны пошел Иисус и все Израильтяне с ним к Лахису; и расположился против него станом, и воевал против него. И предал Господь Лахис в руки Израиля, и взял он его на другой день, и поразил его мечом и всё дышущее, что было в нём, так, как поступил с Ливною…» /Книга Иисуса Навина, X, 28–40/…

Можно не продолжать — дальше всё то же, — всё та же лютая ненависть и звериная жестокость, Тысячелетиями вчитываясь в Книгу Навина, мы ожидали часа, когда сумеем повторить славные его подвиги. И вот дождались! Взгромоздились на «коней». И под улюлюканье охлоса, комиссарами возглавив более сорока карательных корпусов, до последнего новорожденного вырубили «дышущее» в станицах Дона, Хортицы, Кубани, Терека, Урала, Забайкалья и Приамурья, «расказачивая» в 1919 – 1934 годах изнасилованную Россию /в промежутке лет вырезая, никого не оставляя в живых, ещё и бесчисленные аулы среднеазиатского «Подбрюшья былой империи»/.

Фамилий и имён командующих «особыми кавалерийскими формированиями» называть нет нужды: все они вписаны в энциклопедии, а по окончании еврейско–кавказской войны — в расстрельные списки. Все до единого — они получили по заслугам, успев зажечь лютую ненависть к ни в чём неповинному народу, к которому рождением принадлежали. К народу, что теперь, последним десятилетием XX века, по милости собственных подонков, потерял родину и в эмигрантстве покоя не обрёл. Вчитайтесь в нижеприведенные строки письма:

— «Наступает их /наш, наш! — В. Д./ последний час. Но не только тех, кто будет схвачен на нашей земле, но кто успел, или успеет сбежать. Мы их достанем всюду: нам их выдадут, не пытаясь стать объектом нашего гнева и мишенью нашей мощи…»

«Чего мы добились? Чем окончилось очередное, Бог весть какое по счёту, наше «начинание»? Что кто получил в результате нашего неуёмства?».

Всё это тогда не интересовало меня. А муки мои были из–за того, что не знал, что ответить Аркаше Тычкину, благодетелю моему, моему спасителю, Святому Человеку… Да, нас, евреев, сломавших его судьбу, он ненавидел. Но разве ж сами себя любили мы по–настоящему, люто ненавидя всех остальных разве что ради… дешевой блажи собственной своей' «особости». А вот мать Нины Мелитта Мартыновна, — русская графиня, — «особой» себя никогда не считала и была уверена: прощать нужно именно «всем остальным» — внеочерёдно! Но… не тем, кто у кого–либо отнял душу — язык.

— Я христианка, — говорит Нине, — простила казнённым палачам их зверства. Но ни в коем случае не отобрания у твоего отца, — потому и у тебя, потому и у твоих детей, — вашего родного немецкого языка! Ведь язык — не просто средство общения, что само по себе тоже очень важно. Он — непременная связь человека с его прошлым, с прошлым предков, с прошлым — с историей — его родного народа! И. нет преступления страшнее, чем порушение этой священной связи!

А они — эти… набежавшие к нам… Не подыщу названия им, чтобы не оскорблять языка… Они разорвали эту святую связь. Нет им прощения! Нет! Нет! Не–ет!… Кара им за то будет ужасной!…

… Она плакала, каждый раз вспоминая о тех, кто заставил её, наследницу великих российских родов… плакать…

… Рано, очень рано узнала Нина, что «разорвавшие связь» собственным своим отпрыскам слушать ЕЁ немецкий язык не запрещали. Наоборот, заставляли его учить и даже пытались приказывать маме натаскивать их языку, чтобы его, в специально организуемых зарубежных поездках, оттачивать и совершенствовать; они созывали международные семинары на немецком языке и открывали библиотеки иностранной литературы, и Миней Израилевич Губельман приглашал профессуру германских университетов, чтоб его наследники могли присвоить себе отнятый у немцев России родной их язык! Сам же «российский» немец пользоваться этими институциями, чтобы стать настоящим немцем, права не имел. Все «мероприятия» такого рода были для него закрыты. Закрыты под страхом тюрьмы и обвинений в… буржуазном национализме. Национальная Катастрофа «русских немцев» произошла много раньше 1941 года /когда их, всех до единого, депортировали на Север и Восток/.

Чтобы старику не показалось, что мать Нины, Мелитта Мартыновна, по вполне понятным причинам, драматизировала события с потерей этническими немцами их родного языка, — и, чтобы, не приведи Господь, вместе с нею в предвзятости он не заподозрил меня, грешного, — я позволил себе рассказать о существе неординарных мытарств Владимира Яковлевича Мартенса, моего давнишнего друга.

Режиссёр Малого Театра и руководитель его студии в Москве, меннонит по происхождению, он — из тех Мартенсов, что с незапамятных времён — задолго до царствования Алексея Михайловича «Тишайшего», Петрова отца, — творили «на пустом месте» первые и все последующие металлургические технологии Урала. Из Мартенсов, одаривших Россию созвездием учёных — первопроходцев в других областях знаний.

Носитель «немецкой» фамилии, вместе с мамой и он выслан был в 1941 году в отдалённые земли Казахстана. Человек высочайшей культуры и неимоверного душевного здоровья, он победил обстоятельства и, однажды, стал режиссёром Новосибирского Драматического театра. Видимо, именно по означенным причинам Перст Судьбы упёрся в него, когда руководители социалистической единой партии Германии вдруг, вспомнили о судьбе своих… «русских» немцев, прозябавших в ничтожестве и не охваченных общим порывом «дружбы народов». Даже вроде бы совершенно ручные немцы из ГДР морщились, наблюдая бацающих «свои» новоказахские танцы бывших носителей великой культуры… Германской, если будет позволено…

Владимир Яковлевич препровождён был в Центральный Комитет не его партии, где его ознакомили с решением срочно организовать в Алма—Ате… Немецкий Драматический театр и принять на себя груз режиссирования!…

— «Ищите, и обрящете!» — напутствовали его в ЦК. — «Удачи вам!»

Два с половиною года Мартенс искал «удачу». Актёры из немцев как в воду канули. Единицы, как Сергей Александрович Мартинсон, выжили. Остальные все исчезли в гноищах Казахстанской ссылки. Те же, кто каким–то чудом уцелели, о сцене не помышляли в страхе перед новыми репрессиями. Кто–то, исхитрясь, сменил запись «немец» в бумажках на «русский», «украинец», «эстонец», «цыган», — на худой конец. И еще Бог знает на что.

Тёртые–перетёртые, они не сомневались: собирают их в немецкий театр с тем, чтобы сподручнее было всех разом брать. «Как в Израиле, куда вот уже больше двадцати лет заново собирают народ /Дело было в 1971 году/, чтобы, когда съедутся, всех снова оцепить и кончить в ихних пустынях!» Приходилось искать актёров среди «проживавших компактно» в самом Казахстане. Владимир Яковлевич облетал, объездил, обходил, почитай, все места, где жили немцы. Беседовал со многими тысячами их. Расспрашивал, экзаменовал, пытал… И, человек порядочный, исполнительный и не по–современному честный, вынужден был признать страшную для него истину: о¬громная, — более двух миллионов, — масса этнических немцев в результате преступных действий комиссаро–большевистской банды мародёров и насильников полностью утеряла свою национальную культуру. Немецкую, с позволения читателя. Правда, все эти обобранные режимом люди утеряли и русскую культуру; и это необходимо вчинить Губельману, готовившему геноцид. Но, в то же время, «русские» немцы сумели сохранить величайшее трудолюбие, и, что нам теперь особенно важно — непоколебимую целеустремлённость, умение до конца доводить начатое дело и цепкую, бездонную память. Последнее позволило им навечно запечатлеть своих обирателей и палачей, которые, быть может, только сейчас, в свете происходящих в мире событий и «неожиданно» раскрывающихся приоритетов, начали догадываться, что натворили.