Вениамин Додин - Навстречу солнцу

Чистосердечное признание предопределяет смягчение вины. А я виновен: не только в кинг–джорджской синагоге, но и в Музее, не страшась, заявил: все 34 еврея в моих списках убиты Сталиным! Как и все остальные, о которых я им рассказал. Шутники из «Яд вашем», — великолепно владевшие идиш и почему–то не стеснявшиеся на нём объясняться, — шутили потом: — «Убитые?! Сталиным?! Так они же там сами всех убивали!»

Так вот, я не только признался в убийстве Сталиным 34–х моих товарищей по камере 22. Я сообщил им, что от голода и побоев там же, не дожив до «суда», то есть до 1 декабря 1941 года, умерли 28 ноября Яша Клугман и 30 ноября Яша Рухимович, — первый из Речицы на Днепре, лётчик, старший лейтенант, второй из Белой Церкви. И ещё тысячи тысяч евреев…

Пухом пусть пребудет им земля беззвестных могил их…

А подробности нужны мне, сколько помню себя искавшего без вести пропавших. И не раз смотревшего в глаза близким их…

… Первый кидуш по ним — в 2116 зоне БЕЗЫМЯНЛАГа. Участников не помню. Второй — в штольне шахты «Земли Бунге» на Котельном острове Ледовитого океана, где спрятал нас прокурор Раппопорт, — и ему земля пухом! Отмолил души еврейские пастор Георг—Пауль Трокслер, швейцарец. Несомненно, несравнимо более кошерный служитель Единого Господа, чем кабланы от «веры» на моей «исторической», попытавшиеся меня ободрать…

Потом поминали их в Братске, на Мостовой колонне ОЗЕРЛАГа № 7. Там кидуш исполнили отец Афанасий, — Дмитрий Иванович Алексинский, — и епископ–синдуист Йошияку Кицу, настоятель храма Инасу в Нагасаки.

Поминали их и в Америке, когда «заставало» нас там «7–е декабря».

Местом поминовения их в Москве была Хоральная синагога. Хотя, конечно, мы отлично знали степень её святости, истекающей с Лубянской горки.

И вот я в Израиле, куда только вчера, 29 января 1991, прилетели.

Сколько лет мечтал я о кидуше по убиенным евреям именно на Земле Израилевой в годовщину их гибели — 7–го декабря?! Но ждать придётся долгонько: до времени поминовения оставалось ещё более десяти месяцев. Пошел в синагогу на Кинг Джордж только чтобы заранее всё узнать, сговориться и уточнить детали церемонии. Раввин, колыша слоновьим брюхом, долго манежил меня в вестибюле: вроде бы не понимал. Выяснилось: врёт! Идиш знает в совершенстве, но боится, что попрошу милостыню — денег…

На втором этаже офиса к нам присоединился еще один: брюхатый шамес, напомнивший: «у евреев кидуш полагается совершать в день смерти. Р-раз! Нужно доказать, что навязываемые ему /?!/ покойники — евреи по Галахе. Два-а! Потому нужна справка от их /?/ раввинов с мест их рождения. Тр–ры!….;Хряк нес что–то еще, через слово повторяя, как заклинание, «кесеф!», «кесеф!», «кесеф!»;, «кесеф!»…

Я одёрнул болтуна. Кругового обзора пуговки его глаз налились, ненавистью и… страхом. Не иначе, в «прошлой» жизни — рыночный ганеф, значит, тварь хитрая, он рукою прикрылся…„ Мне стало до рвоты противно…

А он «встряхнулся» и, вдогон, криком: — «Сколько их у тебя?… А? Сколько–сколько?! Вейз мир! Тридцать шесть покойников! И деньги есть?! У тебя есть такие деньги?!«… А ведь ещё только 1 февраля 1991!

Ушел, как из говна выбрался. В голову лезло чёрт знает что. Наконец, влезло приблизительное, мягкое донельзя, — губермановское:

«… Я смущён не шумихой и давкой,

а лишь тем, что повсюду окрест

пахнет рынком, базаром и лавкой

атмосфера общественных мест…»

Что оставалось делать? Ждать декабря, чтобы вот такие вот жирующие хряки сызнова получили возможность поиздеваться? Не дождутся, паскуды!

… 3 февраля 1991, в воскресенье, собранием клира четырёх Церквей, более тысячи лет опекающих самый знаменитый в истории человечества Молитвенный Дом, совершили в Нём — в Храме Гроба Господня Старого Города — шестичасовую мессу — поминальную молитву по тридцати шести убитым евреям. Ещё два часа, по окончании службы, собравшиеся под сводами молящиеся, туристы, паломники и репортёры СМИ приносили мне /!/ свои соболезнования… И денег не взяли!

В то утро почувствовал, что поднялся, — вопреки «поднимателям», — в Святой Город на Горе, который снился многие годы.

… И снова двадцать часов полёта. Вновь Париж. Вновь путь в небе над ГУЛАГом — Россией. И снова в стране Ниппон. У друзей… Пролетело 50 лет со дня гибели «36–и»! Их не отпетая еврейским государством и рабанутом смерть покоя никак не даёт и точит… Знаю, ЧТО есть эта институция, помню, что она сделала с моим прадедом Борухом—Довидом и его друзьями! Но существует «традиция». И как бы ни была она обосрана «берегущими» её — она есть! Она ещё живёт… Во мне, хотя бы… Потому и болит сердце…

А возмущённая мерзавцами память всё ещё в Иерусалиме, ещё 2–го февраля… И хотя, за давностью, многое уже улетучилось, и уплыло, до сегодня не могу забыть, как ещё раз, перешагнув отвращение, снова явился в тот же Дом на Кинг Джордж. Было это за сутки до назначенной на 3–е февраля 1991 года мессы в Храме Гроба Господня. Думал: согласятся, может, евреи на кидуш без ишур — попрошу извинения у христиан, знавших, почему пришел к ним отпевать иудеев. А отец Андроник из Монастыря на Скопусе и так простит и поймёт. Человек же. В вестибюле и офисах синагоги те же животы, те же тройные затылки — та же «атмосфера рынка, базара, лавки»…

— Кидуш тебе в копеечку влетит, пан! У тебя такие деньги есть? — Деньги были. Не было желания общаться с менялами в храме…

Между тем, заканчивалась подготовка «Встречи у Моря», — так когда–то назвали мы с Андрюшей Чамберсом задуманное нами сборище по спасению островитян Дальнего Востока. Он с сыном Лёвой–младшим, океанологом и давним исследователем Охотского океанического шельфа, подготовили схему и программу симпозиума. Переговорили с близкими друзьями из РАН России. Отобрали из множества кандидатур самых серьёзных учёных, обладавших мировой известностью. В том числе и тех, кто не только регулярно читает «Нашего современника», — журнал серьёзнейший, в торговле Россией и историей её не участвующий. И если иногда перегибающий палку, то, — мне кажется, — ради того, чтобы привлечь внимание к очередной судьбоносной и не терпящей отлагательства проблеме. Как мой любимый журнал «Москва».

Никаких предварительных зондажей мнений по возможной судьбе островов и их насельников мы не проводили. Но объявили отобранным русским аристократам, что им предстоит, — скорее всего, впервые в жизни, — превратиться в истинных граждан своей страны, чтобы перед лицом терпящих бедствие собственных сограждан и благополучных обывателей другой страны вынести «тот или иной вердикт». Вынести непредвзято и честно, на основании собственных своих представлений, ответственности гражданина и учёного, и, безусловно, в соответствии с волей предков, которых они и представляют.