Вениамин Додин - Поминальник усопших

С Ним были верные почитатели Его:

Ян Фрицевич Фабрициус, красный военачальник, крестьянский сын (в 1929 году погибнет он, якобы в авиационной катастрофе);

Георгий Михайлович Осоргин, — журналист, сын высланного Лениным противника большевизма, — литератор (он будет расстрелян в том же 1929 году);

Николай Николаевич Адлерберг — граф, Сын баронессы Амалии фон Лерхенфельд, дочери Вильгельма III короля Прусского, и кровной сестры Александры Феодоровны (принцессы Прусской), супруги императора Николая I (отец Николая Николаевича Владимир Феодорович Адлерберг — государственный деятель, 16 лет был Наместником в Финляндии; он — отпрыск великих шведских и русских родов: Свебелиусов, Баггехофвудтов, Нелидовых—Отрептевых, Сенявиных, Скобелевых), до отзыва в 1914 году — Николай Николаевич дипломат, — агент Романовыых при Баварском дворе; добравшись в 1916 году в Россию, он, — никому не нужный, чудом найдя близких, — метался с ними по разгромленной стране; чудом же разыскан был Патриархом Тихоном и определён исполнителем Плана спасения, задуманного Святейшим; но — старик уже, — по возрасту, и измотанный преследованиями, — устрашился, не уверенный в себе… Вернулся к ожидавшим на Волыни его родным — трём несчастным женщинам и раненому и умиравшему племяннику — генералу–медику…К породнившейся с ними лютеранской семье. Попал под их «раскулачивание» и к этапу, которым в январе 1929 года депортировались они — немецкие колонисты. (Пройдя все круги большевистского ада, — на 22–м году ссылки и на 102–м году жизни, — он скончался в Восточной Сибири…Супруга автора повести — Нина Оттовна Кринке — внучатая племянница Николая Николаевича Адлерберга).

Наконец, четвёртая участница и исполнительница Патриаршего Плана — помянутая Стаси Фанни ван Менк—Вильнёв (Фанни Иосифовна Додин), полевой хирург четырёх войн начала ХХ века, наследница неисчислимых поколений колываньских лекарей и мореходов (скончавшаяся в 1954 году). Мать автора.

Примечание к части 5–й повести — «Награда покоем»:

И. В. Сталину никто никогда не ставил диагноза «паранойя» — «диагноза» вымышленного, по смерть свою настойчиво муссируемого Троцким и, — по сегодня, — повторяемую апологетами его и сонмами политических попугаев. Обязательно поминаемая этими лгунами «Консультация Владимиром Михайловичем Бехтеревым И. В. Сталина» якобы происшедшая в московском доме Благоволиных 21 декабря 1927 года не состоялась по занятости в те дни Генсека и в связи с отмечаемым близкими днём рождения его. О том подробно — в 600 страничном романе В. Додина «ПЛОЩАДЬ РАЗГУЛЯЙ», изданном в 2008 году в Иерусалиме. (Занимательно, что пользуясь тяжкой болезнью автора, эпизод этот «редактором» романа-Мортиролога Л. Юнивергом тайно от него и весьма не чисто, — грубо, с множественными кричащими «огрехами», — выдран был из текста книги. Как вымарал ещё более 50–и(!) страниц криминальной сути романа, долженствовавших, якобы, бросить антисемитскую тень на ни в чём не повинное племя. Сейчас полный текст романа восстановлен и предстанет перед куда как более широкой аудиторией читателей) [1] Подробное о том «Предисловие к очередному русскому изданию» романа-Мортиролога «Площадь РАЗГУЛЯЙ» перешлю в самое ближайшее время. .

О том, что мифеческая консультация не состоялась — прессе 20–х гг. и известное свидетельство самой Академика Натальи Петровны Бехтеревой, внучки учёного (впоследствии заступившей деда руководителем Ленинградского Института мозга). Дело в том, что параноиком был сам Лев Давидович. Болезнь эту снайперски, — на вскидку, — обнаружила мама моя («в любом случае» опытнейший невро и психопатолог) во время скоропалительного интервью Троцким сотрудников её в 1913 году (корреспондентом «Южно русской газеты», во время Второй Балканской войны, заскочившим в один из Сербских лазаретов доктора Стаси Фанни ван Менк). Предполагая реакцию хорошо известного ей бонапартствовавшего холерика, она тем не менее, — после осмотра его на внезапном в 1920 году приёме в Кременецком госпитале на Волыни, — напрямую предупредила его о некогда уже поставленном ею диагнозе. Для него, — с боями рвавшегося в вожди весьма болезненного и мнительного человека, страдавшего к тому же эпилептическими припадками, — «приговор» опытнейшего нейрохирурга армии — ученицы Бехтерева — был страшен. Ненависть к единственной носительнице точного представления о «случившемся», главное — страх перед хранительницей «тайны» возникли тотчас. Выступление доктора ван Менк в 1926 году в защиту преследуемых им, — ПредРЕВВОЕНСОВЕТА, — в Украине колонистов–меннонитов ненависть удвоило. Поддержка Бехтеревым на заседании в Институте психопрофилактики обвинения креатуры Троцкого профессорши Л. С. Штерн в каннибализме ненависть распалило. А раскрытие и обнародование доктором Стаси Фанни ван Менк в 1928 году обстоятельств и подробностей массовых экзекуций по приказу Троцкого меннонитов Левобережья в 1919–20 гг. привело организатора ШОА в патологическую ярость и беснование. До безумия злопамятный, развенчанный уже и опальный — но ещё очень опасный тучей последователей и ставленников (в тех же армии и ОГПУ), он уже из своего зарубежного далека вынудил всё ещё верных ему бывших его заплечных арестовать и заставить молчать ненавистного врача и её супруга… Ни мама с отцом, — ни я, тем более, — так и не узнали: вызов их в Кременец в январе 1929 года — провокация это гонителей? Или, — напротив, — чей–то дружеский сигнал тревоги, когда схвачена была, ограблена и частью перебита семья их друзей–колонистов Юлиуса Кринке? Годы спустя даже многознающие названные братья мои Сергей Егорович Егоров, да что там — даже Александр Евгеньевич Голованов, даже они не сумел ответить на этот вопрос…

…По прибытии родителей в Кременец на место их арестовали. И, что бы «заставить молчать» — через Житомир и Харьков, — отправили в Москву. Другое дело: если речь об истинных друзьях, у «Доктора Фанни» и её мужа было их неизмеримо больше чем у Троцкого. Мало того, они были сильнее. Семьюдесятью годами спустя назвать их можно: вернейшими из них в России был Сергей Сергеев Каменев, тогда заступивший Троцкого на всех его «силовых» постах… «сменив» охрану тюремного вагона, в котором гнали маму и отца в Москву, и заменив сам сцеп, он отправил их…на север…

Три года спустя, — так и не обнаружив «исчезнувших» в том же 1929 году в Москве нас, их детей, — родителей моих из Республики Коми перевёл он в Архангельск. И в навигацию 1932 года проводил в экспедицию…

Мир праху помянутых нами усопших. Пухом земля.

Действующими лицами повести являются множество других свидетелей эпохи русской смуты — близких и даже предков автора. В их числе лиц исторических, — воспоминания которых (и о которых), и судьбы их (до сегодня не раскрытые) явились источниками сведений, легшими в основание повести.