Вениамин Додин - Повесть о разделённой любви

…Правда, собственные наши умники оппонировали этим вашим мудрецам: — Херня всё это! И мудрецы ваши – мудаки. …Провидение ниспослало Гиммлеру страшную роль. Наделило этого трудоголика из трудоголиков чудовищной работой. И эту роль исполнив, и работу сделав, он сам себя убил. Проявив невольно перед страшным финалом страшной жизни свои поразительную бесхитростность и вовсе не театрализованное презрение к смерти.…Иными словами – верность долгу, раз и навсегда им понятого.

Подумай: — разыскиваемый всеми спецслужбами планеты «Военный преступник №2» 21 мая 1945 года, по пути в свою Баварию (а не в Южную Америку или не в Бог знает куда-то ещё), — он на британском контрольно-пропускном пункте близ «Тойфель Мор» (Чёртова болота! – вот ещё Знак) протянул офицеру-контролёру солдатскую книжку на имя Генриха Хитцингера (своего троюродного брата). Одет он был как все тогда – в рухлядь и хлам. Как сотни тысяч или миллионы голодных беженцев, бредущих по разбомблённой в щебень и прах несчастной стране в поисках еды, дома, близких, гибели... И подозрений, вообще интереса, не вызвал. Только что видный из под рубищ ворот белоснежной ночной рубашки (а как же, — он – рыцарь — на смерть шел, — и бельё на нём должно было быть безупречно чистым!). Но совершенно немыслимый по тому же времени новёхонький документ, — для всех абсолютно, тем более для служащего военной полиции, — бьющий в глаза девственной своей чистотою заставил того замереть и схватиться за сердце… Лицо-то «Военного преступника №2» когда известно что «1-го №1» уже не существует — разбуди контрразведчика посередь ночи – оно вот оно перед ним!!!…

…Ваши «победители» взахлёб издевались над извечной чисто немецкой тупостью нацистского бонзы: – подумать только — сам хвалёный руководитель всех разведок фашистской Германии знать не знал, ведать не ведал, как должны выглядеть солдатские документы!.. Но сами, — по извечному неумению вовремя думать, — не подумали о сути поступка.

А на самом-то деле что — рейхсфюрер не знал, как выглядели тогда солдатские документы? Что были они у всех фронтовиков залапанными, пропитанными потом и задубевшими, карманами френчей — или как их там — мятыми и жеваными, казармами изгаженными, окопами испоганенными, кострами палёнными, дождями мочёными, грязными руками которых отмыть негде было захватанными? Знал. Много лучше хулителей своих. Только оказалось куда как выше знаний и пониманий их: предъявил «документ» новый, чистый, каким и должен он быть у самого «Преступника №2». Но предъявил. Отдать же самому в руки противника-победителя подлинный «Документ №2» — свящённые корочки самого рейхсфюрера..? Отдать самому вожделенный для любого серьёзного коллекционера Подлинный, второй по значению, документ-раритет уникального и исчезающего Тысячелетнего рейха и тем похоронить навечно в какой-нибудь «частной коллекции»? Много чести! И не отдал. Отобрать же его солдатскую книжку — у живого – не успели. (Между прочим, и мой Баварец, спец высшего класса, рассудил так же. О том тоже ниже)… Неспроста именные фигуранты высшего эшелона разгромленной власти – уходя из жизни, — каждый по своему, — и сжегши свои Солдатские книжки – непременно оповещали вслух: «Спрыгиваем, каждый в свои могилы, с чувством до конца, исполненного долга!» Ибо следовали общему их девизу: Моя честь – моя верность! И носили его – по саму смерть — на своих солдатских ремнях… Только так. Потому, не рассуждая, исполняли самые невероятные приказы, противные разуму и человеческому естеству. Слепо шли против Закона Божия в уважении, в страхе к которому, — истые католики, в основном, — с младенчества воспитывались. Шли к своей «Великой цели». Злой ли, доброй ли – это значения не имело. Шли к цели. И тем, — эрцнары, дурни немецкие, — хотя бы полностью оправдали давние – с незапамятных времён — надежды христианской Европы по освобождению от евреев! Но сначала избавив её от Сталина. Не сомневаюсь: и в вырастившей Генриха Гиммлера католической баварской семье был тот же свой, если не особый, настрой: «Верность это наша честь!» Я это к чему? К тому, что когда вся Германия – у которой рыло и в пуху и в крови — дружно отвернулась (пусть только частью и только понарошку) от своих военных преступников под однозначными номерами, и валила на них все тяжкие, — семья бывшего рейхсфюрера его не предала».

Мне (то бишь автору) ситуация эта более чем знакома. В лаборатории, которой я тридцать лет руководил, был отдел механизации. Командовал им около двадцати лет Чарльз Павлович Мешик. «Великолепный инженер, добрый человек и отличный семьянин». Единственный «изъян»: – расстрелянный в 1953 году отец. Павел Мешик – тогда министр госбезопасности Украины (тем не дотянувший чуть до Гиммлера), первый заместитель Берии (Между прочим, именно он — Мешик — в бериевском ведомстве вёл Атомный проект СССР. Тут Гиммлера он уже переплюнул! В смысле количества загубленных самой технологией рождения атома этого человечьих душ). Лет через двадцать после казни отца прощёному сыну настало время вступать в партию – маячило бронированное таким как он место посла где-то в Европе. Не хватало партбилета. Не знаю, как в денационализированной Германии, у нас в СССР дети всех высших партийных бонз были на конвейере в бонзы. Чарльз Павлович попросил меня, как своего начальника (и, конечно же, зэка с 16-и летним Гулаговским стажем): «сказать о нём чего ни будь доброе на открытом партсобрании» которое будет принимать его в ряды. И…есть ли у меня к нему претензии? Человек беспартийный, я спросил его: — «Каким образом ответит он на вполне возможные вопросы части аудитории?» Он понял, пояснив: — «С позиций сына сурово осужу. Возможно даже заклеймлю!» — «Его самого, или систему, подготовившую и выдвинувшую его в палачи», спросил я с надеждой? «Ты же не судья отцу своему! Или ты этого не знаешь?» – «Как же не знаю, — партия и правительство, народ его осудили, — ответил он! И теперь осудить должен я».…— «Так как же ты – падло, – спросил я ужаснувшись, и забыв что передо мною не немец, — думаешь жить дальше, предав отца своего сызнова?.. Он понял. Обиделся… Но, — выступив достойно, — искомое обрёл — честный украинско-еврейский (по маме) человек.

«А вот Гебхард – это вновь Карл — (единственный из трёх братьев Генриха, войну и всё остальное переживший), – папин друг, заявил судьям на процессе в Нюрнберге: что «его брат не мог быть ответственным за инкриминируемые ему деяния. Подчеркнул особую моральную чистоту Генриха, вошедшую в поговорки и анекдоты. Упомянул множество имён оставшихся в живых евреев, которых рейхсфюрер спас лично, с которыми поддерживал связь и которым помогал в войну. Таким невероятным образом пытаясь убедить Трибунал, что Генрих Гиммлер антисемитом никогда не был и быть не мог. И что хотя такое его заявление — на уровне обсуждения — абсурдно, оно содержит в себе правду, только правду и ничего кроме правды: многие нацистские руководители оставались людьми даже в трагические для евреев времена, и тесные связи — пусть с «особыми» евреями – имели и их не скрывали. Хотя не многие из них искренне убеждены были в собственные утверждения об абсолютной враждебности мирового еврейства в отношении Германии»… Кого бы то ни было, тем более Высокий Суд, убедить он, — естественно, — не мог – защищал-то он Гиммлера. За то, — не предав сразу, по горячим следам, — остался в германской и семейной истории порядочным человеком».