Вениамин Додин - Повесть о разделённой любви

Итак: — Э-э-э! На берегу-у-у! – прорычал в радио мегафон сиплый остуженный рев. Что там за базар? Кто – начальство?.. Снима-а-й людей с посу-у-уды! Уво-о-одим сейчас всю-ю-ю!

— Это, как же, — уводите?!.. (…)

— Так и уводим, не дождясь! (…)

— Это кто приказал – уводить? (В «дело», — в «разгрузку»-очистку, — вручную неразрешимую, — вмешались военные. Ибо «очистить трюмы» можно было только гидромониторами, предварительно перетерев трупы и превратив их в слизь, в «пульпу»!) По распоряжению Ставки флотилии, имеющей мониторы, приказано было срочно освободить посуду под горючку для фронта! Было не до каких-то там – пусть сотен – замученных в ней людей)

— Так там жа… Там спец контингент на баржах! Этап! Заключённыя!

— Были – сплыли!..

— Р-развернули, пас-скуды, «втор-рой фр-ронт» прежде союзничков! С того — Гитлер нашего брата кр-рушит, с этого – вы, г-гады! И всё — по р-русским, по р-русским, — по Р-россии, мать вашу разъети! «Люди в трюмах!»…Про людей вспомнили, людоеды!.. Вы хоть поглядели раз, что с этими людьми сделали?!..

…Что за монологом сим последовало – рассказ отдельный. К нашей повести отношения не имеющий… И не для слабонервных он...

…Так вот, Генрих Гиммлер пришел в восторг от обещания Гитлера «осуществить свои теории». Человек дела и дисциплины, как только представилась возможность, он выполнил их на практике. Всего-то. Так разве ж не в тот же восторг пришли двадцатью годами прежде апологеты-исполнители воли Ленина? Получилось у тех и других – как получилось. А человечество, чудом спасённое от обоих чудовищ, продолжает строить из себя невинность (по научному – целку). И для самоуспокоения пужает себя само тенью давно истлевшего птицевода… И пока собственный чугунный ли, бронзовый ли, бетонный ли — плюнувший на вас на всех благодетель ваш стоит, расставленный по площадям городов и весям России, и пока поганые потроха его всё ещё демонстрируются, воняя, в самом центре «матери городов русских», — не трогайте, Бога ради, Тени Гиммлера… Чревато! Ой, чревато! Кроме того… Она самим нам не раз ещё о-го-го как пригодится!

…Не знаю, не знаю… Именно Она ли – Его Тень – пригодится именно уже теперь?…Но вспомнилась она 11 сентября 2001 года! Когда под победительно-восторженный вой муэдзинов с минаретов Восточного Иерусалима (он — километрах в трёх-пяти напротив окон моего дома) смотрел по телеку, замирая, апокалипсическое действо. Как в эти же мгновения в Нью-Йорке рушатся, пылая, хорошо нам знакомые «Близнецы» с шестью тысячью заживо сгоравшими в них людьми!…

…И ещё вспомнилось – но то о давнем совсем: болтали на даче – так, ни о чём (но о деловом, всё же) – с давно покойным, — светлой памяти ему и пухом земля, — незабвенным благодетелем семьи моей и другом моим Мерецковым (в те годы помощником Министра обороны по высшим учебным заведениям и науке)…

— «Выдумываем оружие… Сверх автоматическое там… Атомное. Мало – Водородное… Вот – «твой» Гиммлер… Это и есть самое оно — оружие массового поражение. Важно — в чьих руках… До времени, будто на складе лежало не востребованным… Явилась нужда – и вот оно тут как тут! И название ему: «Рейхсфюрер»… Имя-отчество-фамилия… Бери – пользуйся… Те же евреи для Гитлера, немцы те же для нас – враги они?.. Смешно говорить — …И, без паузы: — Взгляни вон туда, — кивнул, — вот кто нас схарчат, не облизнувшись… Веришь: счастлив – не доживём мы с тобою… Так вот – их-то…чем?.. Их, братец мой, только таким вот Гиммлером»

— ...Вот! Вот! Вот еще и Гиммлер! — рыдала тетка. — Гиммлер и Гитлер! Рядом с моим мальчиком... Какое несчастье!.. Какое несчастье!

— Пусть несчастье с Гитлером и Гиммлером, чем счастье с тем же Хентом-Ростовским-Генри — оборотнем, породившим этих «товарищей»!

Этот мой аргумент почему-то сразу успокоил тетку. Повздыхав с недельку, она как-то сказала мне:

— Бен, родненький! Какой внук-то у меня! Весь в деда своего!.. Жаль-то как: он явится егерем, мальчик мой, а я не увижу его, слепая...

Единственное земное чудо, которое могла подарить ей судьба, — встреча с внуком. Ясноглазый рыцарь и сын ушли навсегда. В 1943 году дом по Рейнбабен-аллее в Берлине, где жили Эмиль с сыном, разрушила бомба. При расчистке завалов Эмиль был тяжко изувечен… (О чём Катя, — рухнув на чьи-то руки, — узнала из-записки Густава. Записка почерком его начертана была на открытке с погашенной швейцарской маркою. И, как всегда прежде, с изображением их старинного альпийского гнезда. Обнаружена она была ею уже поздним вечером в преподнесенном кем-то из поклонников пакете с букетиком кроваво красных роз) …

Много лет назад открытку с тем же гнездом, только в ином ракурсе и на фоне иного задника, — и тоже с погашенной маркой той же страны, — нашла она в огромном букетище роз. Чайных тогда, любимых. Поднес его старинный поклонник — непременный участник знаменитых её «четвергов» Шапошников Борис Михайлович… И она — замирая от ужаса — прочла почерком Густава начертанное (иным словом не назвать не сравнимого ни с чем каллиграфического написания текста заправским генштабовским топографом!) предупреждение… о предстоявшем появлении у неё в Большом… Эмиля!.. Такие вот взрывоподобные приветы от её дорогих…

…После этой анонимной почти (почти, потому что руку Густава-разведчика – она это знала — подделать было невозможно) вести об увечье любимого единственного сына, и все будущие муки его, Катерине предстояли пережить с ним вместе. Только в непреодолимой дали от него. И те же семь непередаваемо мучительных для обоих лет. С госпиталями, клиниками, реанимациями…

И смертью его в 1950 году — за месяц до кончины Густава. Мужа… Несомненно, Бог (или, Сам Сатана), были не раз потревожены и востребованы несчастной матерью и женою, чтобы напомнить Сферам о необходимости исполнить проклятие её.

Человек я не злой. Сам вынес не мало. Но то, что пришлось пережить тётке моей – блистательной и «благополучной» — не пожелаю, и её палачу…

В августе 1957 года Карл решился, наконец, приехать в Россию. В первый и последний раз встретился он со своей московской бабушкой Екатериной Васильевной Гельцер. В то время меня в столице не было. С февраля «загорал» в новой ссылке — в Горном Алтае. Причиной ее была моя, и моего лагерного друга Ивана Алексахина, попытка возбудить уголовное дело по преступлению 1943 года на Волге — «Бакинском этапе». Тогда «разгрузка» этапа заключёнными, — доведенными зрелищем содержимого танков и чудовищным запахом его до умопомрачения, до сумасшествия, — окончилась бунтом. Бунт — яростной, звериной по существу, схваткой-сшибкой несчастных зэков с несчастным же лагерным конвоем. Схватка — само собою — остервенелой резней зэками-уголовниками не менее ошалевших от увиденного захваченных ими вертухаев… Прибыли части НКВД — каратели. От их неделю длившейся изуверской расправы мы, несколько оставшихся в живых, работяг из моей кессонной бригады, ушли обратно в ледяную реку. И, — теряя истощённых товарищей, которым помочь сами были уже не в состоянии, — чудом, по якорной цепи, заползли на «свою» баржу. Обнаружили нас разведчики упомянутого выше десанта морской пехоты Волжской военной флотилии. Они перенесли меня, со всё ещё живыми товарищами на свое бронесудно. Оживили. Привели в божеский вид. Отпоили (есть нам – голодавшим 11 дней — нельзя было!). И одев в чистые робы, разнесли по койкам-гамакам, по-братски накрыв одеялами. Обыкновенные «простые советские люди»! Те самые, — той же породы, той же порушенной веры и «воспитания» того же. Которые только что, травимые такими же командирами, неизвестно из-за чего косили нас безжалостно автоматными очередями, «зайдясь» в зверином азарте убийства. Насмерть «бились» с нами, погибая толпами под заточками и перьями урок. И снова азартно, — «поняв» что верх — ИХ, — убивали подряд всех ещё оставшихся в живых … Позднее, прокуратура флотилии, — тоже, будто с иной планеты свалившись, — сняв показания, этапировала нашу группу напрямую в Арктику. И, — спасая окончательно и наверняка, — «потеряла по дороге где-то». Тем увела от расстрела, к которому мы все должны были заочно – такими же «людьми» — приговорены...