Вениамин Додин - Повесть о разделённой любви

…На койке каюточки субмарины я наверняка бредил вслух. И кто во время моих спичей не блевал самозабвенно, или не спал просто, слышали меня. Штрехенбах-верзила тот же. Личность сугубо прагматическая, он резюмировал: «Брось чушь нести! Он вспоминает, что сделал наш великий фюрер? Наш Фюрер ничего путного не сделал! И если и было за что его нам всем благодарить, так, прежде всего, за то, что накормил нас и наших детей и стариков наших. И кормил, пока был жив. Всё! Спросите у любого «простого» немца… Даже у не простых. Вот, у брата, например, который был организатором всех четырёх «еврейских» эйнзатцгрупп рейха, – это по тысячу двести головорезов в каждой – намолотивших, — выполняя его планы и приказы, — горы еврейских трупов! Они скажут тебе то же самое: велик, накормивший народ! Ничто больше… Совещания в Преце 19 июня (На Ванзее. В.Д.), — в котором специально прибывший туда из Берлина брат довёл до исполнителей – командиров групп и частей — приказ о том, что «еврейская часть населения, включая детей, подлежит полному уничтожению». Не знаете о таком? Нет? Никто, — подонки, не знаете! Великолепную нашли позицию!.. Так вот, при случае, спроси у него. Пусть не у него. Спросите у отличившегося на этом деле фон дем Бах-Залевски, обергруппенфюрера СС. 31 октября 1941 года он, орёл, отрапортовал брату с гордостью, что «в Эстонии больше нет евреев». Вот, у него спросите. И что, скажет что-нибудь доброе о фюрере и этот герой? Ни хрена!

Он слова доброго не произнесёт, узнав, что «его фюрера» нет больше. И, — состязаясь, по пьянке, на тему о том, кто и как вспомнит теперь о вожде, — опять же повторит всем известное: «Велик, накормивший народ!»… И всё…

Верзила-Штрехенбах, — не помещавшийся ни в длину, ни в ширину на крохотной коечке, — он понес бы такое, скорей всего, из-за свалившихся на него в субмарине неудобств. Но эти-то все – они, почему так куцо понимали деяния фюрера?

Карцерная атмосфера на лодке напомнила старую историю с Яковом Джугашвили: о том, что сын Сталина был когда-то в наших лагерях! Когда и каким образом он там очутился?.. Попал в плен, оказалось. Когда о том объявлялось официально – сообщение это я прозевал. Но, узнав — сразу решил с ним встретиться: поговорить, ободрить. Быть может, даже чем-то помочь ему в его тяжелейшем положении. Ведь и я тоже мог вот так же вот попасть если не в сталинский плен, то в концлагерь его, хотя бы. Винтер, — чиновник инспекции тюрем, — рассказал отцу, что сам Сталин от сына отвернулся. «Только это еще не все, — сказал. — Его папаша попытается уничтожить сына. И, если не принять мер к спасению Якова, сделает – если у него получится — черное дело сыноубийства. Сделает с присущими ему жестокостью. И коварством. С какими, оказывается, уничтожил почти всех своих родственников. Всех близких. Всех бывших соседей. Товарищей. И друзей, если были они у этого оборотня... Вообще всех, кто его когда-то знал. Потому СС время от времени переводит сына его из лагеря в лагерь. А там содержит в особо закрытых зонах и помещениях. Сообщил, что в начале 1942 года Якова перевели в офицерский лагерь «Офлаг ХШ-Д» в Хаммельбурге. Затем, — весной, — в такой же в Любеке. Винтер потом говорил, что там с пленником встретился некий Казбеги, военнопленный тоже, бывший грузинский князь. Которого свели с несчастным парнем, чтобы, якобы, подобрать ключи к замкнутому, находившемуся в депрессии человеку… А ведь у него, у Якова, даже в собственноё семье, до плена, — дома, — не было жизни…И хоть теперь, вот в такой вот беде, как-то помочь ему (Казбеги, после окончания войны, оставил несколько страниц воспоминаний. В них, в частности, сообщает, что Яков признался ему: один у него был свет в окне, один стимул жить – «тайная, рыцарская влюблённость в мачеху, Надежду Аллилуеву». Вспомнил даже, как накануне её смерти, – она, якобы, застрелилась, или богоданный супруг её застрелил – сие, как всё у русских, тайна есьм, — этот непосредственный и романтичный человек проснулся ночью от душивших его слёз. Не раз говорил ему о Надежде: «Это был ангел; единственный после матери человек, кто был со мною искренен, ласков и даже нежен»).

…Когда автор повествования всё это услышал – он вспомнил проклятье Екатерины Васильевны. И понял: проклятье несчастной матери и бабушки исполнилось!.. Исполнилось оно!.. Много позднее узнал о судьбе оставшихся в живых потомках тирана: и они все несчастны. Все влачат жалкое существование. И даже старший сын Якова, Евгений (через полстолетия после смерти кремлёвского дракона выдающий себя — из-за страха перед грозной тенью проклятого Катериной деда его – за сына внебрачного!) отличился на старости лет! Отрёкся от проклятого и им тоже, в свою очередь, родного отца… Воистину, трижды проклятое дьявольское отродье…

…Карл продолжал: я бросился в Вестфалию к дедушкиному другу — Мюнстерскому епископу фон Галену. Гален, человек необыкновенный, почитаемый своими вестфальцами святым и никого и ничего не страшащийся, связался с Крюгге, бывшим, — как и Винтер, — инспектором концлагерей. Только самым главным. Тот, через рогатки: «нельзя», «не положено», «запрещено», пообещал всё же «показать этого человека». Слово сдержал. Показал. Познакомил... Мы, впервые встретившись, проговорили с Яковом чуть ли не сутки…

Действительно, он находился в яме тягчайшей депрессии. И причиной ее был не сам факт его пленения и содержания за проволокой, не обстановка «зоны». Это-то он отлично понимал – таких миллионы и надо терпеть. Насчёт терпения – не так уж и невозможно: содержали его тогда в ухоженной квартирке рядом с апартаментами коменданта. У него были книги. Много книг. Даже радиоприемник, тогда, вещь, строжайше запрещенная рядовым гражданам. Свой душ. Отдельный стол, о котором не только что пленные, но и рядовые немцы в войну могли мечтать... Причиной болезни был отцовский остракизм. Жестокость, в принципе.

Иван Грозный обвинил и убил сына в состоянии маниакального помешательства. В глубоком беспамятстве. Петр Великий, – зверь не менее кровавый и куда как более страшный, чем Грозный, — несчастного сына своего сперва «судил» Судом Господ Сенаторов. Развратив предварительно, по пьянке приставленным «наставником», — безграмотным, тоже пьяницею, мужеложцем и вором Меньшиковым. Травя одновременно, сам, и… затравив почти. Этого показалось любвеобильному папаше до обидного мало. И он отдал сына добить окончательно в руки своей сестры. Как и сам – властной и злобной мегере. Как и брат, безудержной сексуально. А по примеру любимой с раннего девичества героини — Клеопатры, — которой во всём стремилась подражать, — всей в ничем не сдерживаемых эротических страстях и фантазиях. Из-за диких династических законов, «засидевшейся, в девках». Потому, яростной в охотах на мальчиков и озлобленной до каннибальства — на девочек. К бесконечной череде своих любовных жертв безжалостной и непередаваемо жестокой. Главное, патологической ненавистнице невестки своей, Евдокии, несчастной матери несчастного царевича… Сподличав, Пётр казнил (задушил) сына, добившись хитростью и изощрёнными пытками прямых доказательств династической измены… Правда – случись она на самом деле, в действительности – грозила бы (из-за всеобщей животной ненависти народа к тирану) крушением всех задуманных и начатых отцом реформ.