Роберт Колдер - Уилли [Сомерсет Моэм: Жизнь и творчество]

Находясь на Таити Моэм собрал много материала о Гогене. Писатель встретился с торговцем жемчугом Ливай, который знал художника, капитаном «Винни» Брендером, который был первым, кто обнаружил тело Гогена после его смерти в 1903 году. Услышав о том, что на острове, возможно, еще осталось несколько картин художника в старом лесном домике, где тот жил, Моэм взял напрокат автомобиль и отправился туда. Он обнаружил, что одно из стекол входной двери было расписано художником. Во время болезни Гоген разрисовал три стекла, но дети, играя, соскребли краску с двух других. Поскольку третье стекло, очевидно, ожидала такая же судьба, владелец дома — местный житель, охотно согласился продать его за 200 франков — сумму, равную стоимости новой двери. Моэм и Хэкстон осторожно вынули стекло и, вернувшись в Папеэте заплатили еще 200 фунтов стерлингов другому местному жителю, являвшемуся совладельцем дома. Моэм испытывал глубокое волнение и радость от того, что вез расписанное Гогеном стекло в Америку. Двенадцать лет спустя он повесит его в вилле «Мореск», а в 1962 году, когда он расстанется со своей коллекцией, расписанное Гогеном стекло принесет ему 37 400 фунтов стерлингов.

Восьмого апреля Моэм в сопровождении Хэкстона отплыл с Таити на все той же «Маоане» и через неделю ступил на улицы Сан-Франциско. Путешествие в Полинезию продолжалось пять месяцев. Это был тот редкий случай, когда увиденное оправдывало ожидания писателя. Путешествие позволило ему собрать богатый материал, который в последующие два десятилетия ляжет в основу его самых блистательных произведений. Оно временно отодвинуло также ожидавшую его в Нью-Йорке и Лондоне необходимость принятия довольно ответственных решений.

Природа Тихого океана всколыхнула в душе Моэма чувства, которые он не испытывал ни в каком другом уголке мира. Да, он вырос на берегу моря, которое влекло его своей беспредельностью, загадочностью и навевало чувство одиночества. Но если Северное море у берегов Уитстебла было серым и холодным, то Тихий океан предстал перед Моэмом теплым и многокрасочным, временами бурлящим от клокочущей в нем жизни, временами безоблачно спокойным. Не случайно, что Моэм, чей стиль в более поздние годы отличали сдержанность и немногословие, необыкновенно лиричен, говоря о Полинезии. Вот как он описывает одну из последних ночей, проведенных на Таити перед отплытием: «Стояла пленительная ночь. На небе необыкновенно ярко сверкали звезды; не ощущалось ни дуновения ветерка. Кругом разлилась умиротворенность. Казалось, что кокосовые пальмы, резко очерченные на фоне неба, к чему-то прислушивались. То здесь, то там раздавался жалобный крик морских птиц».

После возвращения Моэма в Сан-Франциско идиллии Полинезии наступил конец — Моэм и Хэкстон оказались лицом к лицу с проблемами реальной жизни. За две недели до их приезда Америка вступила в войну, и Хэкстон получил от матери телеграмму, в которой та настойчиво рекомендовала ему вступить в армию. Его направили на военную подготовку в Южную Африку, но по пути судно Хэкстона было захвачено немцами и потоплено, а пассажиры и команда депортированы в Германию, где Хэкстон содержался в лагере для военнопленных вплоть до конца войны.

Между тем Моэм в конце апреля вернулся в Нью-Йорк, где ему предстояло решить вопрос о его отношениях с Сири. Решение о разводе устранило все преграды на ее пути к новому браку. Через месяц они станут мужем и женой. По словам английской актрисы Кэтлин Несбит, которая дружила с Моэмом и Сири, все произошло стремительно. Как-то баронесса Коулбрук, у которой жила Сири, позвонила Кэтлин и сообщила: «Они решились! Бракосочетание состоится на этой неделе. Медовый месяц они проведут в Атлантик-Сити. Их союз обречен, если о союзе можно говорить вообще».

Моэм и Сири в присутствии свидетелей Нэда Шелдона и графини Коулбрук сочетались браком 26 мая в Джерси-Сити. Церемония была совершена судьей и оттого, как вспоминал много лет спустя Моэм, лишена торжественности и присущей такому случаю взволнованности. «У меня осталось в памяти, — рассказывал писатель Леонарду Лайонсу, — как я стоял с невестой перед судьей, который до нас вынес приговор какому-то пьянчуге, затем зарегистрировал нас, а после этого снова приговорил другого забулдыгу». После ужина, устроенного в отеле «Бреворт», на котором присутствовали театральные друзья писателя, новобрачные провели месяц в Нью-Йорке, а затем в июле отправились провести медовый месяц в Ист-Хэмптон на Лонг-Айленде. Возможно, церемонии бракосочетания и не хватало «трепетности», но, как вспоминала Несбит, Моэм и Сири после возвращения в Нью-Йорк выглядели счастливыми.

Несмотря на кажущееся счастье, их брак действительно был «обреченным союзом». Существует много догадок в отношении того, почему Моэм вообще согласился на этот шаг. В конце концов ему было сорок три года, и, хотя он, возможно, был не так многоопытен, как люди его возраста, он повидал мир и не мог не понимать, чем грозит брак без любви. За пятнадцать лет до этого в «Человеке чести» он наглядно покажет крах человека, руководствовавшегося в своих поступках тем, что общество называет «вопросом чести».

Решение писателя жениться на Сири не было спонтанным. Как обычно, когда речь шла о значительных переменах в его жизни, он приходил к принятию решения постепенно. В значительной степени он взял на себя обязательство жениться на Сири еще во время ее бракоразводного процесса. Как известно, он отверг сделанное ему адвокатом предложение решить возникшую проблему с Сири путем оплаты ее долгов и взятия ее на финансовое обеспечение. Отказ объяснялся двумя причинами — мнением общества, ожидавшим от него вступления в брак с Сири, и заботой о Лизе. Эти причины продолжали иметь для него важное значение. Кроме того, брак с привлекательной и имевшей широкие связи в высших кругах общества женщине мог оказаться полезным ему как писателю и служить фасадом респектабельности, за которым он мог продолжать вести жизнь гомосексуалиста. По словам Гленуэй Уэсткотт, «это был брак по расчету с обеих сторон. Они знали друг о друге все. Ни ему, ни ей не следовало в чем-либо винить друг друга. Уилли знал о ее прошлой жизни и о ее любовниках; Сири знала о его гомосексуализме. Она хотела иметь отца для своего ребенка и человека, который к тому же находился в зените своей славы как драматург. Он хотел иметь хозяйку дома, которую знал весь Лондон и которая была готова предоставить ему свободу».

Однако существует еще одно предположение, которое нельзя сбрасывать со счетов и которое сводилось к тому, что Сири прибегла к шантажу или к какой-то иной угрозе. Алан Серл утверждал, что, стремясь поймать в свои сети Моэма в Америке в 1917 году, Сири угрожала раскрыть его тайные отношения с Хэкстоном и другими мужчинами. Это предположение подтверждает ряд других лиц, знавших писателя. Сири была знакома со многими видными представителями английского общества; поэтому она могла не только очернить его в глазах света, но и шепнуть на ухо тем, кто обладал властью и мог устроить ему большие неприятности.