Михаил Лев - Длинные тени

Да, Берек не ошибся: Тереза не на шутку удручена. Только вчера он подумал: «Давно уже бабушка, а на лице — ни морщинки». Сегодня этого не скажешь: выглядит она неважно. Смотрит на доктора, будто видит его впервые. В руках у Терезы несколько газетных вырезок. Еще больше их разбросано по столу. Как он заметил, вырезки из разных газет.

— Извините, фрау Тереза, что вошел без разрешения. Что с вами? Почему молчите? Что случилось? Вы плохо себя чувствуете?

Вместо ответа она спросила:

— Герр Шлезингер, какие языки вы знаете?

— Полиглотом меня не назовешь.

— Все же?

— Знаю, само собой, немецкий, голландский, латынь, несколько хуже знаю восточнославянские языки.

— Какие же это языки — восточнославянские?

— Чешский, польский, словацкий.

— Больше половины этих бумажек напечатано на польском языке. Главное, что может меня интересовать, он подчеркнул красным карандашом.

— Пока, фрау Тереза, я ничего не понимаю. Вижу только, что вы сильно возбуждены, и прошу вас успокоиться. Если не секрет, скажите, пожалуйста, кто «он»?

— У меня такое впечатление, будто он только что вышел отсюда. Видите, я еще никак не могу опомниться. Вы могли столкнуться с ним возле моего дома.

— С кем я мог столкнуться, фрау Тереза, с кем? Вы ведь знаете, кроме Гросса, у меня здесь нет знакомых, а он в отъезде и вернется только завтра.

— Только завтра, говорите? Жаль. С Леоном я могла бы посоветоваться скорее, чем с моим адвокатом. Если вас не затруднит, не смогли бы вы попросить Гросса от моего имени, чтобы он приехал сегодня?

— Гросс должен прибыть не из Сан-Паулу, а из Рио, а я ни его адреса, ни телефона не знаю.

— Жаль, жаль. Вы даже представить себе не можете, какой мерзкий тип этот янки и как непросто и опасно иметь с ним дело. Даже голос его для меня невыносим.

Как только Тереза произнесла слово «янки», Берек сразу же догадался, кто это «он», и все же решил уточнить:

— К вам приходил Юджин Фушер?

— Подлый Фушер, — вырвалось у нее в сердцах.

— И это он принес вам газетные вырезки?

— Кто же еще, кроме него, мог это сделать?

— То, что опубликовано в печати, уже ни для кого не секрет. Прошу вас, успокойтесь. Покажите их мне. Ну вот, могу вам сразу сказать, что беглого взгляда достаточно, чтобы убедиться: большинство этих материалов я и Гросс уже читали.

— Леон знал об этих материалах и ничего мне о них не сказал? Правда, мы с ним не всегда сходимся во взглядах, но все равно — настоящие друзья так не поступают. Или вы что-то не договариваете? Знай я все заранее, возможно, не позволила бы Фушеру вертеть мною, перепутать все мои планы.

Берек слушал сетования Терезы и думал: до чего же мастерски Гросс играет свою роль! С каким доверием относится к нему фрау Штангль. И как это ему удалось? Не зря Агие Вондел как-то о нем сказал: «Гросс один из тех, у кого можно поучиться умению бороться с фашизмом». Чтобы не поколебать у Терезы доверие к Леону, Берек принялся ее успокаивать:

— Иногда лучше знать как можно меньше: здоровее будешь. Гросс, очевидно, не хотел вас огорчать.

— Когда речь идет о смертельной опасности, не до этого. А как, доктор, расцениваете это вы? — И, так как Берек уклонился от ответа, она нетерпеливо продолжала: — Что уж теперь об этом говорить. Я хотела бы вас просить ознакомить меня с этими грязными пасквилями.

На этот раз Берек не заставил себя долго упрашивать. Тереза ему подсказала:

— Сначала польские — я должна знать, чего от нас хотят поляки, о чем они галдят.

А как это сделать? Читать ей по-польски или сразу переводить на немецкий? Польский язык он знает с детства, но она об этом не должна догадаться, и чтобы ей казалось, что перевод дается ему с трудом, он как бы пропускает каждое слово через сито, часто спотыкается, перевирает ударения и слова. Его собеседница — вся внимание: она напряженно вслушивается, стараясь ничего не пропустить.

Берек читает только те строки, которые Фушер подчеркнул красным карандашом:

— «В официальном нюрнбергском списке военных преступников о Густаве Вагнере сказано: «Состав преступления — геноцид. Время и место — 1942—1943 гг. Собибор, Треблинка».

— Я вижу, — перебивает его Тереза, — тут назван его порядковый номер в списке.

— Да, — ответил ей Шлезингер, — номер проставлен арабскими цифрами, и вам нетрудно его разглядеть. Слушайте дальше.

«В связи с арестом нацистского палача Густава Вагнера корреспондент польского агентства печати обратился к директору Главной комиссии по расследованию преступлений гитлеровцев Чеславу Пилиховскому с просьбой проинформировать, что собой представляет этот убийца. Директор дал следующее разъяснение: Густав Франц Вагнер — один из самых кровавых палачей, непосредственно осуществлявший массовые убийства в Собиборе. Это подчеркивают в своих показаниях все свидетели. Так, например, Самуил Лерер заявил, что любимым занятием Вагнера было истязать людей палкой или же раскаленным железным прутом. На глазах у Эстер Рааб он убил мальчика. Герш Цукерман в своих показаниях написал, что это был разнузданный и злобный бандит, и он, Цукерман, сам видел, как Вагнер подвергал одного из узников мучительным пыткам каленым железом. Множество документов, которыми мы располагаем, подтверждают — Вагнер кровожадный палач…»

Берек на некоторое время замолкает, напряженно вглядывается в напечатанные строки. Ему чудится, что он слышит резкий звук раздирающего кожу удара нагайки, чувствует впивающиеся в тело ржавые шипы колючей проволоки. При одном воспоминании об этом Берек содрогается. Он видит перед собой Вагнера — мастера изощренных пыток. Эсэсовцы были охочи до диких оргий; такие разнузданные пиршества они обычно устраивали после каждого «трудного» для них рабочего дня, когда прибывал эшелон и надо было, не откладывая на завтра, «обработать» многотысячный людской материал. Вагнер всегда был главарем этой одичалой своры нацистских выродков, предметом их восхищения и преклонения.

Сто́ит Береку вспомнить то ужасное время, когда он был у Вагнера в руках и жил в постоянном ожидании смертного часа, как его сковывает леденящий душу ужас. И поныне его не покидает чувство вины перед родными и близкими: все они погибли, а он жив. Утешает лишь то, что все силы он отдает розыску убийц. В этом он видит свой долг перед памятью погибших…

Тереза заметила, что Шлезингер помрачнел, но истолковала это по-своему:

— Герр Шлезингер, я вижу, и вы возмущены. Какая наглость! Не хватает терпения слушать все, что тут написано. Сплошное вранье. Неужели неясно, что это свидетельства кучки нелюдей, а если здесь и есть доля правды, все равно пора перестать ворошить прошлое. То, что земля прибрала, подлежит забвению. А как вам нравится этот Цукер-ман, отозвавшийся о Густаве как о «разнузданном, злобном бандите»? И фамилия-то у него — Цукер [25] Цукер — сахар (нем.) . -ман! Такой грязной, омерзительной клеветой еврейство хочет обесчестить Вагнера.