Михаил Лев - Длинные тени

Услыхав, что Шлок живет в Гамбурге под чужим именем и никто не знает, что он еврей, Август на время успокоился, но потом в нем снова взыграла кровь. Как смеет этот проклятый юде выдавать себя за немца, бесчестить арийскую нацию? Он его… В это время мимо них пронеслась танцующая пара. Она — стройная, легкая, с гибкой талией — чуть заметно кивнула Шлоку. Августа будто подменили. Сменив гнев на милость, он обратился к Натану:

— Шлок, прошу тебя, познакомь меня с этой девушкой. В который раз я прихожу сюда, чтобы увидеть эту красотку, но даже под градусом не смею приблизиться к ней. Знаю, что она немка и зовут ее Ильза Рихтер. В Гамбург она приехала с матерью.

Еще в школе Август был необуздан, способен на насилие, но сам познакомиться с понравившейся ему девушкой не решался. В таких случаях он обычно прибегал к помощи Шлока, и за глаза ребята над ним посмеивались, изображая в лицах, как этот буйный верзила стоит букой перед девушкой, весь красный, переминаясь с ноги на ногу. Но и с годами Август не одолел свое смущение перед «слабым» полом.

Без особой охоты Ильза согласилась выслушать Шлока. О том, чтобы познакомиться с Августом, она сперва и слышать не хотела, но, когда Натан с отчаянием в голосе намекнул ей, что от этого, возможно, зависит его жизнь, она, внимательно посмотрев на него, сказала:

— Подробности, отчего двое мужчин намерены друг другу горло перегрызть, меня не интересуют. Хорошо, но больше с подобными просьбами ко мне не обращайтесь.

Натан понимал, что от Августа ему благодарности ждать нечего, но и не предполагал услышать: «Ну, а теперь убирайся отсюда!» Сказано это было с такой злобой, что Натан опешил.

Вот уж действительно: кинь собаке кость, а она тебя облает…

— Не думайте, герр Шлезингер, что на этом моя одиссея закончилась. Тогдашняя моя встреча с Августом была не последней.

Берек не стал говорить ему, что он и без него это знает.

Был уже довольно поздний час. Берек выглянул из окна. Надвигалась гроза. Не в силах догнать огненные вспышки молний гром устрашающе грохотал. Город накрыл субтропический ливень.

И снова сидят они друг против друга, и Шлок продолжает свой рассказ:

— Вскоре меня прогнали с работы. Из комнаты, которую я снимал, пришлось перебраться в подвал, где жили родители. Отец, человек как будто не глупый, совершенно не разбирался в том, что происходит. У одного его знакомого, по виду типичного местечкового еврея, хулиганы на улице срезали бороду и пейсы, порвали одежду, а отец сделал вид, будто ничего не произошло. «Разве с неевреями, если это коммунисты или социалисты, обходятся по-иному? — утешал он себя и других. — Так что одно из двух: или Гитлер сломает себе шею, или же он утвердится у власти и оставит нас в покое».

Как только Германия захватила Польшу, руководитель особого сектора имперского гестапо Адольф Эйхман вызвал к себе представителей еврейских общин Берлина, Вены, Праги и некоторых других городов и заявил им, что недалеко от Люблина отведена обширная автономная территория, где евреи, в соответствии с принятым законом, будут управлять своими делами. Тайны из этого не делали, так как Эйхман потребовал, чтобы ему в кратчайший срок представили подробные списки молодых, здоровых людей, готовых добровольно отправиться в этот край. Помимо одежды и денег они должны взять с собой инструменты и даже сельскохозяйственный инвентарь. Транспортом их обеспечат. Потом, когда они как следует устроятся, вызовут к себе родных.

Первым, кто безоговорочно принял предложение Эйхмана, был представитель венской общины. В те дни, когда составлялись списки добровольцев, однажды, возвращаясь домой, я почувствовал, что кто-то идет за мной следом. Я попытался было свернуть в ближайший двор, но тут же услышал окрик: «Шлок, остановитесь!»

Шлезингер поднялся с места:

— Это был Август?

— Нет, — ответил Шлок, — Августа я бы узнал по шагам. Это был его человек.

Шлок вздрогнул, словно мороз пробежал по коже. Другому Берек не дал бы продолжать рассказ и занялся бы с ним как с больным. Как врач он и обязан был это сделать, но именно сейчас разговор принял такой оборот, что или Шлок вот-вот сам откроется, признается в своей низости, или Берек вынужден будет заговорить с ним в открытую. Скорее последнее, ибо похоже, что Шлок не испытывает угрызений совести, и если он роется в своей памяти, то лишь для того, чтобы как-нибудь обелить себя, вызвать к себе сочувствие.

И один, и другой будто забыли о времени, о том, что ночь состоит из часов и минут.

— Я, должно быть, изрядно вас утомил, — сказал Шлок, — и вы, наверное, думаете, вот попался докучливый человек! Поверьте мне на слово, это не так. Скорее — наоборот. Я никогда до этого не думал, что, когда выговоришься, становится так легко на душе. Но вы должны меня понять: пережитое сказывается к старости, а если тебя еще одолевают тяжкие болезни и тебе подвернулся случай, когда ты можешь и хочешь выложить все как на духу, — тут уж не откладывай на потом. В вашем возрасте еще можно на что-то рассчитывать, а мне уже поздно. Я бы только просил вас выключить люстру. Она сияет как солнце в разгар лета. Достаточно одной настольной лампы.

Берек выполнил его просьбу и дал ему возможность оказаться в тени.

— Прошу прощения, — стал оправдываться Шлок, — что я распоряжаюсь у вас, но я не переношу яркого освещения. Я готов укрыться даже от дневного света. Эту мою болезнь ни один врач не возьмется вылечить. А вы как думаете? Не иначе оттого что вы близко к сердцу принимаете чужие беды, я сегодня с вами так разговорился. Так вот, слушайте дальше. Когда во дворе, куда я завернул, меня окликнули и я обернулся, то сразу догадался, с кем имею дело.

Передо мной стоял здоровенный парень — такому ничего не стоит одним ударом быка свалить. Он окинул меня пренебрежительным, сверху вниз, взглядом. Стоим мы так друг против друга, не произнося ни слова, пока я не додумался сунуть руку в карман и как бы невзначай достал рейхсталер — для меня тогда это было целое состояние. А вдруг, подумал я, мне удастся от него откупиться.

«Нет», — покачал он головой и протянул мне какую-то бумагу. Это оказался «привет» от Августа — приказ явиться в Вену. «И не вздумайте увильнуть, — добавил верзила, — от нас никуда не убежишь! От каждого мы требуем послушания и дисциплины. Завтра в пять часов вечера вы должны быть на гамбургском вокзале, я вас посажу в поезд, а в Вене вас встретят. Полагаю, что жить вам еще не надоело и вы не попытаетесь уклониться от выполнения приказа».

Задавать вопросы было бесполезно.

Перед взором Берека предстал совсем другой, давнишний Шлок…

Куриэл совершенно обессилел, таял на глазах. Ему обещали при первой возможности прислать врача. И вот как-то поздно вечером Шлок привел доктора, только что прибывшего с эшелоном узников из Голландии. Доктор и Куриэл тогда проговорили всю ночь напролет, и Берек по сей день помнит многое из того, что он тогда услышал.