Михаил Лев - Длинные тени

Френцель глядит надменно, как подобает военному, словно не он здесь под стражей. Широкие плечи расправлены, взгляд — суровый, ледяной. Только когда оглашали обвинительное заключение, он еле сдержал ярость. Он еще должен хорошенько подумать, что ответить на вопрос, признает ли он себя виновным. И вообще, в чем и перед кем виновен? При аресте у него отняли его широкий, потертый от долгой носки ремень с надписью на бляхе «С нами бог». Может, они всерьез полагают, что ему взбредет в голову наложить на себя руки. На это пусть его недруги не рассчитывают. Перед богом, который уберег его в Собиборе, он не согрешит, не станет его обманывать. Что до тех, кто творит над ним суд, он волен вести себя с ними, как посчитает нужным. От адвоката Рейнча он знал, кого ему следует опасаться, а кого нет. Да, с адвокатом ему, кажется, повезло: возможно, не в меру речист, зато ему ничего не стоит доказать, будто мороз на дворе оттого, что печь не топлена, и все, что ни делалось в лагерях уничтожения, шло на пользу тем, кого убивали. Этот краснобай может все. А на что способны прокуроры, еще неизвестно… Одно ясно — высшая мера исключена. Умирать Френцелю не хочется. А там — время покажет. Если бы прокуроры обладали властью, бундестаг не принял бы решения, открывающего перед бывшими эсэсовцами двери в бундесвер. Когда это было? В 1956 году. А три года спустя были легализованы эсэсовские так называемые «традиционные союзы». Но ни тот, ни другой закон не идут ни в какое сравнение с законом, принятым бундестагом 26 июня 1961 года. Эту дату Френцель запомнил настолько хорошо, что может назвать ее, даже если его разбудят среди ночи. Кто бы мог подумать?! Приняли закон об обеспечении пенсией бывших эсэсовских офицеров! Чего же после этого сто́ят все эти прокуроры?

Когда к барьеру подойдет унтершарфюрер СС Франц Вольф, он определенно будет все отрицать. Может, и ему, Френцелю, вести себя точно так же? Вольф ни одним правдивым словом не обмолвится. Интересно, как бы повел себя его брат, Ганс Вольф, окажись он перед судом? Они оба служили в Собиборе. Ганс был более прытким, нежели Франц. Это он научил его, Френцеля, одним ударом выбивать у заключенных золотые зубы изо рта. Силы в кулаках Френцелю еще и теперь не занимать. Дай ему только волю, он и сейчас взял бы весь мир за глотку и сжал так, что тому и не очухаться. Только теперь он уже научен, — живых свидетелей не оставил бы ни одного.

Свидетелям только кажется, что они все знают. Но ведь по ночам их держали за семью замками. К казино никто из них даже близко не подходил. Нет, один из них, кажется, там бывал. Тот самый голландский живописец, который рисовал его, Френцеля, портрет. Портрет этот висит у него дома над большим аквариумом. Их у него пять — чудесных аквариумов, которым цены нет. Редко у кого найдутся аквариумы с такой оригинальной воздушной вентиляцией и освещением, как у него. Золотых рыбок он любил с детства. Но больше всего он любил наблюдать, как вода в углу шумит и пенится. Один из аквариумов, самый маленький, стоял у него в Собиборе. Мастера, изготовившего его, он сам передал в руки Геттингера. Геттингер был тогда заместителем у Болендера. Но какое это имеет отношение к портрету? А! В тот день, когда художника вместе с большой группой голландцев должны были отправить на тот свет, портрет не был готов. Это позволило голландцу прожить еще две недели.

Писал он его в казино. Сам Болендер привел туда живописца, но так или иначе схем загрузки газовых печей он видеть не мог. А если даже видел? Он все равно мертв. А мертвые тем хороши, что ничего не расскажут и никому претензий не предъявят. В последний час своей жизни узники Собибора могли кричать сколько им угодно перед стадом гусей. Но на всякий случай, на другой день после восстания, и гусей прирезали.

Как же он, Карл Френцель, допустил, чтоб остались живые свидетели, пусть даже один из них? Вот за что его действительно надо было строго наказать. Так же, как и его начальника. Больше, чем на один день, никого не следовало бы оставлять в рабочих командах. Но кто бы тогда шил одежду и обувь для офицеров, выполнял ювелирные работы? А много ли успеет за один день золотых дел мастер? А портные — дошить сегодня то, что вчера начал другой? Да и подыскать квалифицированных мастеров было не так-то просто. Одни отлично знают свое ремесло, но не признаются в этом. Другие толком ничего не знают, а выдают себя за специалистов. Жулики! Для чего, собственно, все это им было нужно? Разве только, чтобы отложить на день прогулку по «небесной дороге». Евреи! Проклятые евреи!

Те, кому не приходилось служить в СС, по сей день считают, что, если над нами не свистели пули, нас не посылали на фронт, нам не приходилось идти в атаку, значит, нам было легко. Ведь всех нас чуть не перебили. В Треблинке тоже вспыхнуло восстание, но не такое, как в Собиборе. Такого, кажется, нигде не было. Потому и свидетели остались. Френцель от напряжения наморщил лоб: неужели нельзя было всего этого избежать?

А собственно говоря, слишком уж жаловаться на судьбу не приходится. Много ли найдется в мире людей, которые могут похвалиться, что они загнали в газовые камеры не сто, не тысячу и даже не десятки тысяч, а сотни тысяч мужчин, женщин, детей. Да, да, сотни тысяч. Кому-кому, а ему отлично известна пропускная способность газовых камер. Моторы работали бесперебойно, как хорошо налаженный часовой механизм. Курт Болендер может теперь сколько угодно стоять, беспомощно опустив руки, втянув голову в плечи и кусая губы. Все это не более чем игра, придуманная им самим или же подсказанная адвокатом. Не будь Болендера, и Вагнеру, и ему самому, Френцелю, нечем было бы похвастаться. Таким талантом, такими заслугами перед фатерландом, перед фюрером Болендер действительно может гордиться.

Не только суд, но и адвокат Рейнч, на которого ему, Френцелю, приходится в известной мере рассчитывать, никогда не узнают, что еще в конце весны 1943 года, в тесном кругу, в казино, отмечали памятную дату: в Собиборе был уничтожен пятисоттысячный еврей. Правда, в эти полмиллиона вошли не только те, кто был задушен газом, но и те, кого расстреляли, забили до смерти, затравили собаками, закопали заживо, кто погиб в пути, не доезжая Собибора. Те, кто умер от голода и холода. Кто покончил с собой. Так или иначе, но отмечать было что!..

При таком размахе работ, естественно, невозможно было обойтись без обслуживающего персонала. Минимум двести человек требовалось на сортировке и упаковке одежды, отправляемой в рейх. Нужны были также люди, чтобы строить. В лагере постоянно строили — то склады, то сторожевые вышки, то помещения для охраны. Да, есть что вспомнить!

Таить все в себе, молчать Френцелю намного труднее, чем высказаться. Но лишнего слова от него не услышишь. Тем более теперь, в таком месте, — тут надо быть осторожным, как никогда. Даже в мыслях. Итак, виновен или не виновен? Да и перед кем виновен? Перед фюрером? Это не пришло в голову даже уполномоченному Гиммлера, прибывшему в Собибор на другой день после восстания.