Михаил Лев - Длинные тени

Вернер Дюбуа — тот самый штабсшарфюрер СС, что 14 октября 1943 года был начальником караула. За минуту до того, как вспыхнуло восстание, он еще орудовал плеткой на аппельплаце. Ему удалось построить всех по пять человек в ряд, как вдруг он заметил, что несколько узников идут за ним следом, и схватился за кобуру, но от удара по голове упал как подкошенный. Из его же, Дюбуа, парабеллума Шубаев всадил в него пулю. Этот выстрел и послужил призывом к мести. Удержать разъяренных людей было уже невозможно. В это время раздался приказ Печерского: «Все к дому офицеров!»

Лишь на пресс-конференции Берек узнал, что Дюбуа выжил, и вот теперь он сидит рядом с остальными палачами, и до него рукой подать. Выглядит он моложе своих лет, держится скромно, тихо. До чего же эти палачи умеют прикидываться овечками!

Первые слова, которые Берек записал в свой блокнот, были: «Понедельник, 6.9.65, зал 201».

Если бы процесс проходил в зале 1 или 2, Береку незачем было бы делать пометку. Четырехэтажное здание Хагенского окружного суда довольно велико, но не настолько, чтобы в нем помещались сотни залов. Тогда потребовалось бы помещение высотой еще на добрый десяток этажей или же вытянутое вдоль всей улицы. Если власть имущие всерьез захотели бы привлечь к ответственности всех военных преступников, не пустовали бы, надо думать, и сто залов. Тем более что такие процессы длятся месяцами, а то и годами. Для земли Северный Рейн — Вестфалия такой «домик» с сотней судебных залов был бы весьма кстати.

На скамье подсудимых сидят не двенадцать, а одиннадцать человек. Среди них нет бывшего унтершарфюрера СС Эрнста Цирке. Он прислал письмо, в котором сообщил, что повестку в суд получил своевременно, но не может прибыть к указанному сроку, так как страдает диабетом и проходит курс лечения. На рецептурном бланке врач госпиталя в Цале подтвердил, что Эрнст Цирке действительно болен и должен находиться под медицинским наблюдением еще дней восемь — десять. Разобрать подпись врача и занести в протокол его фамилию не удалось, и все же принимается решение: «До тех пор, пока состояние здоровья обвиняемого Эрнста Цирке не позволит ему явиться в суд, дело его выделить из остальных».

Представителей печати, телевидения и кинохроники предупреждают: через пять минут всякого рода съемки в зале суда прекращаются. Десятки фотоаппаратов и кинокамер нацелены на скамью подсудимых. Первый справа — главный обвиняемый Курт Болендер — шеф газовых камер в Собиборе. Рядом с ним Вернер Дюбуа, единственный из обвиняемых, которому не пришлось добираться издалека, — он живет в Швельме, близ Хагена. Следующий — Карл Френцель. Он отвернулся, чтобы не попасть в фокус фотоаппаратов. Возле него сидят Эрих Фукс, Альфред Иттнер и Роберт Юрс. Остальные пятеро — во втором ряду.

Нельзя утверждать, что каждый из палачей занимает место соответственно его «заслугам». Иначе Францу Вольфу следовало бы занять третье место, а не последнее, одиннадцатое. Было ли заранее установлено, кому куда сесть, — сказать трудно, но, как только подсудимые вошли, Курт Болендер поспешно уселся на переднее, самое броское место с твердым намерением ни за что его не уступать. Френцель же всегда считал, что место, которое он занимает, и есть самое почетное. С Френцелем у Болендера старые счеты, и, возможно, поэтому между ними протиснулся «тишайший» Дюбуа. Одеты все так, будто собрались в театр. Болендер и Френцель — в светлых костюмах, ярких галстуках, а из верхних кармашков пиджаков торчат отутюженные платочки — у одного белый, у другого темно-красный.

Обвиняемые сидят за барьером. Барьером же будут отделены и свидетели. Но пока они еще у себя дома. Их вызовут после того, как будут заслушаны обвиняемые. Справа прокуроры: доктор Шермер из Дортмунда и его помощник прокурор Зельцер из Хагена. С левой стороны — места защитников.

Секретарь суда берет в руки молоток. Не в первый раз приходится Береку бывать на судебных разбирательствах в Западной Германии, и он почти уверен: прежде чем ударить молоточком и торжественно возвестить: «Суд…», он непременно кашлянет. Так было и на этот раз. Когда все поднялись со своих мест, в зал вошли председатель окружного суда Штракке, заседатели-советники суда Кнейст, доктор Хеллер и шесть присяжных разного социального положения. В случае, если придется заменить кого-либо из заседателей или присяжных, на «скамье запасных» сидят советник суда Флейшер и двое присяжных.

Председатель и заседатели — в черных мантиях, на которых сверкают белоснежные воротнички.

Занял свое место председатель суда, сели и все, кто был в зале. Шум понемногу утихает. Судья трижды ударяет молоточком и тише обычного объявляет:

— Судебное разбирательство начинается!

Пепельные волосы Болендера гладко причесаны. Лишь у висков еле заметные залысины. На его узкокостном лице — ни морщинки. На здоровье, видно, жаловаться не приходится. В свои пятьдесят три года он еще может похвастать чуть ли не юношеской стройностью. Только немногие давние его знакомые знают, что всю жизнь он считал себя обойденным, так как состояние, оставленное ему покойным отцом, досталось отчиму.

И хотя это состояние было мизерным по сравнению с тем, что «обиженный» приобрел впоследствии, Болендера с детства не покидала надежда рассчитаться с отчимом. Тому же удалось раньше пасынка стать верным слугой фюрера и занять такой пост, что связываться с ним было рискованно. И хотя Курт был не из робких, он вынужден был молчать. Болендер — человек, страшный особой коварностью.

Главное же в нем было — жажда власти. Даже среди своих у него не было друзей, — он всех рассматривал с позиции собственного недосягаемого превосходства. Его добродушный вид, лицо святоши многих ввели в заблуждение. Там, где надо было, он умел улыбаться, производить впечатление отзывчивого человека, но змеиное жало у него всегда было наготове.

Штурмовые отряды были словно специально созданы для него и ему подобных. Его заметили, оценили и в числе избранных командировали на курсы по подготовке первых специалистов для строго секретной отборной эсэсовской части «Мертвая голова».

Некоторые сослуживцы еще не успели освоить и половины «учебной программы», а Болендеру уже доверили роль непосредственного исполнителя акции «эвтаназия Т-4». Сам он не доверял никому и подозрительно взирал даже на свое отражение в зеркале.

Председатель суда спрашивает:

— Что за акция «эвтаназия» и почему ее еще называют «Т-4»?

Болендер щурит глаза. Сейчас он, кажется, пожмет плечами, будто обо всем этом понятия не имеет. Но тут же, как если бы у него внутри сработали потайные пружинки, он вдруг поворачивается направо, потом налево, наклоняется вперед и объясняет: