Михаил Лев - Длинные тени

— Это означает, что вы доброволец?

— Да. Но я просил, чтобы меня послали на фронт.

— А попали вы куда?

— В «Колумбусхауз», в штаб по руководству акцией «Т-4», а уже позже — в Собибор.

— Чьи приказы вам приходилось выполнять в Собиборе?

— Всех назвать невозможно.

— Все же? Попытайтесь назвать несколько имен.

— Оберштурмфюреры СС Томала и Рейхлейтнер вас, вероятно, не интересуют?

— Почему?

— Потому, что их уже нет в живых. Это вы и без меня знаете. Могу еще назвать Франца Пауля Штангля, Густава Вагнера.

— Еще кого?

— Еще кого? Обершарфюрера СС Курта Болендера, что сидит рядом с Вернером Дюбуа.

От неожиданности Болендер вскакивает с места и растерянно смотрит на Френцеля. Что ж это такое? Бросается на своих и как шавка готов в любую минуту цапнуть за ногу? Этот жалкий балаганщик хочет выставить его, Болендера, на посмешище, опозорить?

В зале поднялся шум, хохот.

Когда Болендер сел на место и зал утихомирился, председатель суда, иронически улыбаясь, спросил:

— Подсудимый Карл Френцель, какие приказы в свое время отдавал вам Курт Болендер?

— Разные. Разве упомнишь?

— А что, у Болендера было не такое же воинское звание, как у вас?

— Заслуг у него больше, чем у меня, но и грехов тоже. Скорее его можно было наказывать за махинации с золотом и бриллиантами, чем за то, что он вынудил человека давать ложные показания против своей жены, — чеканил Френцель каждое слово, — но оказалось, что в Собиборе трудно было найти ему замену. Болендер уже был обершарфюрером, когда я ходил в рядовых эсэсовцах, и мое быстрое продвижение по службе он, очевидно, по сей день не может мне простить.

— Ваши личные взаимоотношения суд не интересуют. Какие обязанности вы выполняли в Собиборе? В каком отделении вы служили и чем там занимались?

— В предлагерном. В лагерях номер один и номер два. Последний назывался Северным лагерем. Я был надзирателем над рабочими командами и станционной командой.

— Каким образом доставляли людей в газовые камеры?

— Их туда гнали прямо из железнодорожных эшелонов.

— Предлагерное отделение они могли миновать?

— Ни в коем случае. Там они должны были быстро раздеться, якобы для того, чтобы идти мыться.

— Все это они делали по доброй воле?

— Им ведь говорили, что их поведут в баню. Многие верили. Но были и такие, которые не хотели выходить из вагонов. Кое-кто медлил, а нам надо было как можно скорее разделаться с прибывшими эшелонами.

— Значит, вам приходилось встречаться с заключенными еще на железнодорожной станции, возле платформы, и, если они что-то делали не так, как от них требовали, вы им по-хорошему объясняли, как надо себя вести?

— По-хорошему? Далеко бы мы ушли, если бы по-хорошему. На этот вопрос я уже не раз отвечал, а вы…

— Подсудимый Карл Френцель, призываю вас к порядку. Каким образом вы заставляли людей идти от железнодорожной платформы до газовых камер?

— По-всякому.

— Били их?

— Не всегда.

— Если не слушались, вы избивали или расстреливали? Отвечайте!

— Я лично ни в кого не стрелял.

— У вас была своя ферма в Собиборе?

— Не понимаю.

— Вам непонятен вопрос? Ферма, которая поставляла лично вам свинину? Гуси в лагере были?

— Да.

— Почему вы застрелили заключенного, обслуживавшего ферму?

— Я его не застрелил. Я хотел припугнуть его за то, что он плохо обходился с божьими тварями.

— Тогда скажите, кто и за что этого человека расстрелял?

— Геттингер. Заместитель Болендера. Этот случай я как раз запомнил. Потому что позже, в казино, Геттингер орал, что у гусей знатная родословная, они Рим спасли, а тут какой-то еврей смеет плохо с ними обращаться.

— Кем были ваши родители?

— Мать — домашняя хозяйка, отец — служащий на железной дороге. — Глаза у Френцеля сузились, его передернуло, и он с раздражением спросил: — Это тоже имеет отношение к делу?

— Все имеет отношение. От железнодорожной платформы до газовых камер вы все время подгоняли людей, и стоило им на секунду замешкаться, как тут же на них набрасывались и избивали. Чем вы можете это объяснить?

— Если бы мы этого не делали, они бы догадались, что их ждет, и стали бы сопротивляться или же вели бы себя неспокойно и затрудняли нам работу.

— Вы хотите сказать, что это также делалось в интересах заключенных?

— !!!

— Вернер Дюбуа, вам предъявлено обвинение в том, что вы содействовали убийству сорока трех тысяч человек. Отвечайте: кто вы по специальности?

— Мастер по изготовлению кистей для рисования. В настоящее время работаю слесарем. Моей мечтой было стать испытателем автомобилей.

— Что же вам помешало осуществить свою мечту?

— Этому помешали различные обстоятельства. В Заксенхаузене это частично мне удалось. Мой начальник получил тогда новый «мерседес».

— Еще чем вы занимались в Заксенхаузене?

— Перевозил трупы, помогал сжигать их.

— Убивали их в вашей машине?

— Нет, нет. Те автомобили были совсем другие. Если это интересует суд, я могу рассказать.

— Рассказывайте, только как можно короче.

— Это были тяжелые грузовые автомобили с оцинкованным изнутри кузовом. Задние дверцы кузова закрывались герметически. Отработанные газы двигателя через специальное отверстие в полу поступали в кузов.

— Вы, видно, специалист в этой области. За преступления в Бельжецком лагере смерти вас судили?

— Меня и еще шестерых из тех, что сидят здесь со мной на одной скамье…

— Если нужно будет, этих шестерых спросят. Вас наказали?

— Нет. Никаких документов о том, что я служил в Бельжеце, не обнаружили. Я как бы постоянно числился в резерве. Как только кто-нибудь уходил в отпуск, я его замещал.

— Когда вы сняли мундир эсэсовца?

— Когда? Сейчас скажу. Меня задержали англичане. Тогда я еще носил эсэсовскую форму. Англичане меня отпустили. После этого я работал шофером у американцев. Тогда я уже носил штатскую одежду.

— Пока больше вопросов к вам не имею.

— Пожалуйста. Спрашивайте. Я человек не гордый. Я всегда стоял за прочный, строгий порядок и теперь готов подчиняться любому порядку, установленному властями, армией или судом.

— Вы состояли в национал-социалистской партии?

— Да. Это было неизбежно, — при этих словах Дюбуа опустил брови, как будто его гнетут тяжелые думы. — Нужна была сверхъестественная сила, чтобы этому воспротивиться. Такое тогда было время.

Шестидесятидвухлетний продавец автомобилей из Кобленца Эрих Фукс с несвойственной его возрасту живостью вскочил со своего места на скамье подсудимых. Он пригладил волосы у висков, провел рукой по трехъярусному загривку. То, что он сидит на скамье подсудимых, не более как недоразумение. Судьи в этом сами скоро убедятся. Он изъездил многие страны и ни в каких нечистоплотных сделках, к тому же связанных с риском, никогда не участвовал. Это ему ни к чему. Он противник всяких коммерческих махинаций. Не сдержать слово, сфальшивить — это исключено! Ловчить, обманывать — дело нехитрое. Но на обмане далеко не уедешь. Он всегда был сторонником законности, правопорядка. И во время войны он был всего-навсего маркитантом. В торговых кругах его хорошо знают. У него там, это он может смело утверждать, — авторитет. Расовая ненависть, особенно ненависть к евреям, ему всегда была противна. Юдофобы вызывают у него отвращение.