Михаил Лев - Длинные тени

Все это приведено в отчете Вернера Дидерихса о первом дне судебного процесса. Короткие и острые заголовки метко характеризуют пятерых обвиняемых, допрошенных накануне на процессе:

Умерший — Болендер.

Доброволец — Френцель.

Замещающий отпускников — Дюбуа.

Прислужник евреев — Фукс.

Протеже двоюродного брата — Иттнер.

Столик Шлезингеру герр Гутенберг предложил довольно удобный: отсюда можно видеть всех, тебя же видят только близкие соседи. В зале было не более двух десятков человек. В течение получаса, до того, как двери открывались для всех желающих, право пользоваться рестораном предоставлялось только постояльцам отеля. И так три раза в день.

Кельнер принял заказ и вышел. Берек спросил:

— Так что, собственно, герр Гутенберг, вас тревожит? На такой судебный процесс обычно прибывают люди издалека. Им требуются отели, рестораны. Одни будут расходовать деньги, другие получат доход. Так ведь?

— Так, герр доктор, так. Но мне такие доходы не нужны. Моя дочь Эльза на меня рассердилась и осыпала градом упреков…

— За что? Не понимаю.

— Сейчас объясню. Большинство обвиняемых на свободе. Один из них остановился у меня. Претензий к нему я иметь не могу, так как он меня об этом предупредил. Сначала я колебался, сдать ли ему номер, но, когда он заявил, что намерен прожить у меня в течение всего судебного процесса, согласился. Я люблю, когда постояльцы живут в отеле как можно дольше. Обычно Эльза в мои дела не вмешивается, но сегодня утром она этого человека узнала по снимку в газете «Вестфаленпост».

— И что вы решили?

— Не знаю, не знаю. Я всегда старался держаться подальше от политики.

— А ваша дочь?

— Эльза? Как когда.

— Чем, собственно, она возмущена?

— О, герр Шлезингер, она мне такое наговорила, что даже доктору об этом не расскажешь. Начала она с такого заявления: «Если бы к тебе пришел убийца или вор, ты сдал бы ему номер?» — «Эльза, — сказал я ей, — как ты смеешь мне, твоему отцу, задавать такой вопрос?» От досады я хотел хлопнуть дверью и выйти из комнаты, но Эльза встала на пороге и, размахивая газетами, закричала: «На, читай о своем госте! Обервахмейстер полиции Эрих Лахман из Унтергрисбаха участвовал в убийстве не одного, а 150 тысяч человек». И кто меня тянул за язык сказать ей, что Лахман — бывший полицейский. Эльза была вне себя от возмущения и так кричала, я думал, люди сбегутся. «Разве оттого, что твой Лахман «бывший», хоть один из задушенных ожил?»

Вот тебе раз! «Мой Лахман». Можно подумать, что, если бы я не сдал ему комнату, он бы ночевал на улице. Ведь и другие обвиняемые живут в гостиницах. Ко всему прочему она обещала непременно прийти со своими учениками в зал заседаний суда. Пусть дети своими глазами увидят и запомнят убийц. Но это еще не все. Она покажет Лахмана детям и скажет им, что жилье этому бандиту предоставил некий Гутенберг и тем самым опозорил имя великого первопечатника. И что, к сожалению, этот Гутенберг — ее отец. Я видел, Эльза возбуждена, и понял, что лучше не возражать ей, иначе это дорого мне обойдется.

— Герр Гутенберг, где работает ваша дочь?

— Эльза — педагог. Она преподавала литературу в Хагенской высшей инженерной школе. Но из-за своего характера вынуждена была оттуда уйти и с трудом поступила в обычную школу. Уж коль Эльза на что-то решилась, ничто ее не остановит. Теперь она снова может остаться без работы…

— Зачем же вы с ней спорите?

— Ведь родители у ее учеников люди разные. Одни не станут возражать против ее затеи, другим будет безразлично, но некоторые поднимут такой шум, что директор школы, даже помимо своего желания, вынужден будет предпринять по отношению к Эльзе какие-то меры. Посоветуйте, доктор, как мне избавиться от этого Лахмана?

— Это вы сами должны решить.

— Не так-то просто. Сдавать ему комнату меня никто не заставлял, но спорить с окружным судом мне тоже нет резона. Коль скоро Лахмана сюда вызвали, где-то ему жить надо.

— Только поэтому вы не можете отказать Лахману?

— Как вам сказать? Если бы Лахман нуждался в медицинской помощи, вы б ему отказали?

— Это не одно и то же.

— Я и Эльзу хотел убедить этим примером, но и она мне ответила, что это разные вещи. Как быть, ума не приложу. У нее не только слабые нервы, но и сердце пошаливает.

— Вот в этом я, возможно, чем-нибудь и мог бы ей помочь.

— Я уж было сам подумал, даже хотел вас просить, но пока это исключено. Эльза считает, что все постояльцы, прибывшие к нам за последние дни, не лучше Лахмана. Что же вы, герр Шлезингер, мне посоветуете? Я думал было обратиться к адвокату Лахмана, но разве он мне поможет? Поймите меня правильно, я должен избавиться от Лахмана, успокоить Эльзу. Кроме нее, у меня никого нет. Мой сын, Якоб, бедное дитя, погиб 19 марта 1944 года под Могилев-Подольским у Днестра. Так мне сообщил его командир. А до этого у города Могилева погиб мой старший брат Вилли. Вы случайно не знаете, сколько в России городов по названию Могилев? Два из них я запомнил навсегда.

— Нет, герр Гутенберг, сколько таких городов в России, я не знаю. На днях я в одной газете прочитал, что большой город в Рурском угольном бассейне — Хаген — в 1951 году насчитывал около ста пятидесяти пяти тысяч жителей. За четырнадцать лет прибавилось тридцать с лишним тысяч, а теперь в городе примерно сто девяносто тысяч человек. А в лагере смерти Собибор, писали в этой же газете, уничтожили не менее двухсот пятидесяти тысяч человек. На шестьдесят тысяч больше, чем сейчас проживает в вашем большом городе Хагене… Так можно ли после этого найти оправдание этому Лахману и таким же, как он, убийцам?

— С вами трудно не согласиться, но мне думается, число погибших преувеличено.

— Скорее наоборот, преуменьшено.

— Боже мой! И вы полагаете, что моя дочь права?

— Да. Скажите Эльзе, что сегодня же Лахман покинет ваш дом.

— Собственное дитя нельзя обманывать.

— Так и будет. Дайте мне, пожалуйста, телефон его адвоката.

— Герр доктор, не иначе сам бог подал мне мысль обратиться к вам. Если только вам это удастся…

Берек вышел из отеля и из телефона-автомата позвонил защитнику Лахмана:

— Порекомендуйте Лахману немедленно перебраться в отель, где проживают остальные обвиняемые. В Хагене сейчас находится один человек, который помнит его еще по Польше, и не исключено, что Лахману грозит опасность. Если господин адвокат сомневается, то пусть напомнит своему подзащитному случай, происшедший весной 1943 года у станции Собибор. Недалеко от станции Лахман и еще один эсэсовец нагнали пастушонка с собакой… Собаку Лахман хотел пристрелить…

— Кто со мной говорит? — спросил адвокат. — И откуда вам известны такие подробности? Судя по акценту, вы скорее немец, чем поляк.