Атанас Семерджиев - ...И многие не вернулись

Стемнело, и мы отправились в путь. Стойо и Коста уже ждали нас на тропинке у самой опушки леса. Земля промерзла, дул пронизывающий ветер, и, чтобы не окоченеть, они подпрыгивали на одном месте.

— Наконец-то! Полчаса мерзнем! — сказал, подходя к нам, Коста.

Он поздоровался и подал мне что-то тяжелое.

— Ручная граната! — обрадовался было я. В то время иметь гранату — это кое-что значило!

— Какая там граната! — проворчал Коста. — Ром! Выпейте, а то в такой холод превратитесь в сосульки.

Я пробормотал что-то и небрежно махнул рукой.

— Ах да, ты ведь у нас трезвенник… А ну давай ее сюда!

Я подал ему бутылку, и он принялся пить прямо из горлышка. Потом вытер губы ладонью и даже крякнул от удовольствия. Приложился, однако, и я. Обжигающий напиток разлился по всему телу, и я почувствовал приятную теплоту. Мне стало весело и легко.

Стойо все еще переступал с ноги на ногу, дышал себе в ладони и молчал.

— Ты что нос повесил? — подшутил над ним Крум Гинчев.

— Повесишь, Крум: мороз кусается, и ищейки, идущие следом, тоже кусаются.

В Пещеру, Брацигово, Батак и Чепинскую котловину прибыла жандармерия. Карательный отряд, с месяц назад обосновавшийся в Лыджене, арестовывал коммунистов и нащупывал связи местного населения с партизанами.

Днем жандармские офицеры и полицейские агенты отлеживались в тепле, а ночью караулили на перекрестках, мостах, во дворах.

— На днях в селах соседнего уезда носили по улицам отрезанную голову убитого партизана, — сказал Стойо. — Приносили ее и в Пещеру. Сам видел. Русые волосы, крупные черты лица… Говорят, что его убили под Кричимом…

Мы стояли потрясенные, догадавшись, что это, должно быть, Георгий Кацаров — первый комиссар отряда имени Антона Иванова.

В ту же ночь Коста ушел в село, а Стойо остался ночевать вместе с нами в лесу — так было безопаснее, потому что полиция уже напала на его след.

На следующий день к полудню Стойо пробрался в Каменицу и, никем не замеченный, проскользнул к себе домой. Увидев его, мать перепугалась:

— Ах, сынок! Зачем пришел? Утром полицейские и жандармы окружили дом, перерыли все…

Стойо взял из буфета хлеба и попросил мать, чтобы она завернула во что-нибудь. Мать не находила ничего подходящего.

— Ой, сынок, салфетки не осталось в доме. Куда ты их все унес? Ну что это такое! Не во что даже кусок хлеба завернуть…

— Ничего, мама! Потом мы тебе все эти салфетки вернем и выдадим расписку по всей форме.

За этим шутливым разговором мать и сын старались скрыть самые затаенные свои чувства, о которых говорить было трудно и излишне.

В отряде Стойо пробыл всего два месяца — самые тяжелые из тех, что нам привелось до этого пережить.

Через несколько дней после его прихода завязался бой на Еледжике — неравный и трагический бой, в котором погибли двадцать три партизана из пазарджикских отрядов имени Стефана Караджи и Кочо Честименского. В конце февраля и начале марта в Батакских горах разыгралась еще одна кровавая драма — разгром отряда имени Антона Иванова и массовые убийства коммунистов, а также помощников партизан в Батаке, Брацигово, Перушице, Козарско… В это время нашему отряду, покинувшему землянки и разбившемуся на группы, едва удавалось избежать той же участи.

Снова собраться все вместе мы смогли только в середине марта. Лагерь устроили на крутом склоне возле Чепино. Под несколькими навесами из веток, присыпанных землей, до рассвета горел большой костер. Когда светало, костер гасили, и мы нещадно мерзли. Собирались около потухшего костра, ворошили остывшую золу, напрасно пытаясь вернуть ушедшее тепло.

У нас не осталось почти никаких продуктов. Жандармерия и полиция непрестанно рыскали в горах и искали в глубоком снегу наши следы.

Мы старались отвлечься от тяжелых мыслей, даже пытались проводить занятия по политической экономии. Собравшись вокруг угасшего костра, читали или обсуждали «Капитал». У нас сводило желудок от голода, а мы читали популярное издание «Капитала» и пытались в нем разобраться.

Как-то во время такого занятия Стойо Калпазанов отошел куда-то в сторону. Немного погодя он вернулся с консервной банкой, служившей ему кружкой. Руки у него посинели и дрожали, он все время расплескивал воду. Стойо разгреб золу и поставил банку на тлеющие угли, потом присел рядом с нами и приготовился слушать, но продолжать занятие стало трудно: мы знали, что уже нет никаких продуктов, и, несмотря на это, консервная банка приковывала наше внимание.

А Стойо не торопился объяснить, почему он поставил ее на огонь.

— Послушай, что ты делаешь? — не выдержала одна из девушек.

Стойо сдвинул кепку на затылок и весело посмотрел на нее:

— Скажи лучше, зачем у картошки кожура?

Перебивая друг друга, мы начали придумывать каждый свое. Некоторые ответы были весьма остроумны, но Стойо все время отрицательно качал головой. Нас разбирало любопытство.

Стойо торжествовал. Он вытянул голову из воротника своей ученической шинели и сказал:

— У картошки кожура… чтобы в случае чего и бедняк мог позволить себе с кого-нибудь шкуру содрать.

Мы пытались понять его слова, а когда поняли, рассмеялись.

Стойо вырыл из-под снега картофельную кожуру, выброшенную дней за двадцать до этого, когда мы еще располагали кое-какими продуктами, и высыпал ее в кипящую воду — должен был получиться «картофельный суп».

Когда Стойо все-таки поймали, тех, с кем его в Лыджене связывала подпольная работа, охватил невольный страх. В арестантском помещении карательного отряда находились десятки коммунистов, и, если бы Стойо заговорил, для них это означало бы смерть.

Стойо отвели в штаб карательного отряда. Туда же прибыли и агенты полиции.

— Мы свою работу закончили, теперь ваш черед, — сказал жандармский офицер. — Вела Пеева сбежала, но, если вам удастся сегодня вырвать у этого молокососа сведения о том, где находится отряд, мы их всех ликвидируем.

— Не беспокойтесь! — усмехнувшись, ответил какой-то агент.

Один из агентов склонился над Стойо, осмотрел его раны и проверил, крепко ли он связан. Их взгляды скрестились.

— Слушай, парень, скажи все, что знаешь, и мы тебя отпустим. Где остальные?

— Не знаю…

Стойо попытался подняться — стоя чувствуешь себя крепче духом. Ему едва удалось удержаться на ногах.

— Как это не знаешь? Ведь ты же партизан!

— Еще нет… Я собирался стать партизаном, но меня схватили до того, как я к ним добрался.

Агент подал знак жандармскому поручику. Стойо свалили на пол и начали бить, но тот повторял одно и тоже: его схватили раньше, чем он добрался до партизан.

За первым допросом последовал второй, третий, пятый… После каждого допроса его приносили в камеру полуживым.