Олег Белоусов - Это мой город

Один разговор, однако, помню. Мы с бабушкой готовились варить варенье из вишен. Сидели рядом и выковыривали булавками косточки из спелых, сочных ягод.

Начало разговора не запомнилось, помню с полуслова, с полуфразы. Я спросил: «Так, что же и суворовцы, может, в Бога верят?..»

Суворовцы, как понимаете, был непререкаемый авторитет…

Бабушка ответила: «Хто ж іх ведае… Можа і вераць, пра сябе…»

Тайной осталось для меня – крестила ли меня бабушка. Подозреваю, что непременно… Но скорее всего тайно, вечером, снесла в церковь… На всякий случай, уже взрослым, крестился ещё раз – священник сказал – если уверенности нет, не грешно перекреститься…

Когда умерла и бабушка, дом достался дяде Аркадию, так решил папа – все братья и сёстры перебрались в Минск, кроме него. Он и остался «на батьковщине», продав свой дом и выплатив всем их долю…

Вечером, после бабушкиных похорон, долго спорили родичи в большой комнате, в которой запах воска, казалось, въелся в стены. Спорили, выясняли, скандалили… Однако, папа принял решение – он был старшим в семье…

Дядя Аркадий остался в Слуцке, к нему приезжал реже – у него была своя семья, своя жизнь.

Помню только как перед Новым годом приезжали «на свежину». Когда читал повесть Толи Стрельцова «Смаленне чорнага вепрука” – чуть не плакал, про меня, про детство, про бабушкин дом…

Мужчины выходили утром на крыльцо, беседовали, курили, ждали резчика. Он жил по нашей же улице, через два дома. Приходил не спеша. Под мышкой было несколько ножей. Узких, длинных, хорошо отточенных…

Ножи были страшные.

Шли в загородку. Меня туда не пускали. Некоторое время там было тихо, потом короткий то ли вскрик, то ли визг…

После этого мне можно было идти… Туша лежала на лавке, в печи кипели вёдра с водой, была заготовлена сухая солома. Смолили, обкладывая тушу соломой, поджигая её, потом поливали кипятком, скоблили… И так по несколько раз, до белизны, до розовости… Потом разделывали, тащили в дом квадраты сала, которое тут же солилось и складывалось в короба. Мясо лежало повсюду и как-то тревожно пахло – теперь понимаю – кровью, ушедшей жизнью. Набивались колбасы, настоящие, пальцем пханые, жарилась кровянка с гречневой кашей, рядом на огромных сковородах бушевали куски сала с прослойками мяса по-белорусски «скварка», по научному – бекон… Только к ночи, всё было готово, кумпяки посолены, паляндвицы, обмотаны полотняными тряпками и подвешены для вяления – можно было садиться за стол.

Вот уж, обжорство было!.. Вот уж, пьянство!.. Магазинная водка не признавалась – только самодельная, своя, самогон… Для собственного употребления сделанный. без сахара, чистый хлеб, двойной выгонки – градусов под семьдесят…

Такое обжорство, раблезианское, безудержное испытал ещё раз, когда ездили с папой по его родине, Украине, искали могилу его мамы, бабушки Марии, которая не дождалась сына с войны всего-ничего и заезжали к папиным двоюродным братам, которые, бывает же, сапожничали в коком-то украинском колхозе и держали сто ульев пчёл…

Там – резалось всё подряд, свиньи, бараны, утки, гуси… Закидывался в ставок невод и вытаскивались все караси, которые в ставке имели место быть, покупалась бочка пива, выставлялась медовуха, мёд в сотах, мёд в мисках. В мисках же без счёта фруктовые кисели…

Электричества не было. Горели во дворе керосиновые лампы. Я был при бочке с пивом и насосе, наполнял глечики – здесь, впервые надрался вдрызг, обманутый пенным напитком и спровоцированный родительским невниманием.

Нашли ли бабушкину могилу?..

Не знаю…

Есть фотография – стоим все у холмика и железного креста. Без надписи – родичи папины говорили – вроде здесь, а где точно – Бог его знает…

Вообще история папиной семьи – отдельная история. Думаю, что она созвучна истории деда Спиридона и типична для многих крестьянских семей, порушенных, покорёженных большевиками и их сатанинской коллективизацией.

Однако, как бы ни было хорошо в гостях, всегда приходится возвращаться домой. Как бы надолго я не уезжал, всегда возвращался в Минск.

Когда вернулся из армии, вышел в аэропорту из самолёта, кто-то предупредил: «Застегнись! Патруль»…

Застёгиваться не стал. На патруль как раз и нарвался… Майор долго вертел в руках документы…

– Товарищ майор, да мне две остановки троллейбусом до дома… Я на Московской живу…

– Отправлю на губу на пять суток, будет тебе Московская…

Дело было 26 декабря… Так уж меня «дембельнули»…

– Давай!.. Отправляй!… – почти заблажил. Хорошо солдатики патрульные, понимая моё состояние, оттёрли в сторону. «отмазали»…

– Иди, земляк, иди… Не заедайся…

Я и пошёл, дома закинул шинелку в один угол, сапоги в другой, переоделся в цивильное, выскочил на мою Московскую, встретил кого-то знакомого. Он спрашивает: «Олег! Привет!.. Что-то тебя давно не видно было?..»

Ну, мать твою, давно… Для меня кусок жизни, для него – «давно не видно»…

Друзья мои! Возвращаться домой – это замечательно!

Был бы только дом… Было бы куда возвращаться…

Как-то, приехал в Минск мой английский продюсер. Переговоры, переговорами, контракты, контрактами, но и пообедать не мешает…

Первый раз повёл я его обедать в ресторан гостиницы «Минск». Гляжу – мой, не первой молодости, господин, слегка поковырялся в салате, с интересом поглядел на чёрствый хлеб, сказал,– большое спасибо,– и пошёл спать голодный.

– Да! – подумал,– Вот, уж, действительно, что русскому (белорусскому) хорошо – то немцу (англичанину) смерть…

На завтра, подписав все деловые бумаги, решил не ударить лицом в грязь – повести моего переборчивого гостя в хороший ресторан. Перебрал всё, что знал – повёл в приличный, как я считал, в соседнем доме с костёлом святых Алены и Сымона.

Заказал мой старичок бульончик, паровую котлетку, фужер сухого, белого вина… Я сделал вид, что сыт – кружку пива и чего-то солёненького. Поужинали скромненько, пришла пора расплачиваться. Счёт – на блюдечке, официант – руку за спину, стоит – склонив головку, как в лучших домах…

Глянул я на счёт – дурно стало – хорошо, идя на ужин, выскреб всё, что дома было, да ещё у друзей призанял. А, мой лондонский партнёр пристал, как банный лист,– Сколько заплатил? Отнекивался, отшучивался, потом не выдержал – брякнул… Тут, уж, пришла пора англичанина измениться в лице,– Олег! Этого не может быть… За такие деньги мы бы в Лондоне три дня ни в чём бы себе не отказывали…

– Таки, да! – подумал… Перебрал, вспомнил, где да как бывал в заграничном общепите,– Чтоб я так жил,– нигде такой суммы, за такой ужин не выкладывал…

Когда был маленьким, ходили мы семьёй, каждые выходные обедать в ресторан. Борщ, настоящий, украинский – ели на перроне вокзала. Покупали перронные билеты, столики, стояли на улице, борщ был фантастический – любая хохлушка не постеснялась бы под таким подписаться.