Людмила Зотова - Дневник театрального чиновника (1966—1970)

Вчера разговаривала с Львовым — Анохиным, он очень обескуражен композицией, сделанной Дубровским (завлитом театра) по переписке Горького и Ленина, он думал, что это будет более художественно, а предложенное надо просто читать двум актерам без грима. Вампилов переделал одноактную пьесу, и Львов — Анохин хочет ее «пропихнуть». «Дружину» Рощин тоже переделал теперь она называется «Так не бывает», Львов — Анохин тоже надеется, что теперь ее пропустят (я молчу, но в душе не верю).

В четверг был семинар. Я выступала по теме «„Мистерия — буфф“ Маяковского и другие его пьесы и современное их прочтение». Взяла тему только потому, что я могла всем громко рассказать о спектакле Фоменко, да еще о «Бане» в Кракове. Маяковского-то я не люблю. После семинара ко мне подошел Голдобин и сказал: «Присоединяюсь».

Итак, в понедельник, вторник и среду (с 22 по 24 января) будет «рузская смычка с интеллигенцией», как говорит Шумов. Днем их будут «воспитывать», а вечером, как опять-таки острит Шумов, «все встанут в круг и начнут играть и петь: „А мы просо сеяли-сеяли“ — творческая интеллигенция, а ей навстречу Тарасов с Фурцевой и Гришиным: „А мы просо вытопчем, вытопчем“».

«Доходное место» — заставили-таки переделывать мизансцены, Тарасов ходил на репетицию [16] В записной книжке Тарасова (случайно ко мне попавшей) перечислено, какие были произведены изменения в спектакле: 1) полностью восстановлен по Островскому монолог Жадова; 2) Пельтцер (Кукушкина) не выходит на авансцену и не обращается в зал; 3) исключаются повторы текста Жадова, Юсова, Вышневского; 4) восстанавливается финал пьесы о суде общественном. .

Утром читала доклад Тарасова, который он должен делать в Рузе. Все то же лицемерие и ложь. МХАТ и Малый — хорошо, хотя, конечно, мол, с них большой спрос. Равенских — молодец, Завадский — молодец, ну, еще «Современник» — молодец. Конкретно ругает «Доходное место» за осовременивание и «Три сестры» как античеховский спектакль, где утрачена вера в светлое будущее, в людей, в их благородные порывы, о чем свидетельствует ирония в рассуждениях о труде у Тузенбаха, а это, мол, главное у Чехова. И еще зубодробительная фраза, что вульгарно — социологические постановки Островского и Сухово — Кобылина говорят о незрелости режиссерской мысли. Я сказала Тарасову, что думаю по этому поводу, все ведь будут смеяться, когда он начнет хвалить МХАТ и Малый театр, а Тарасов в ответ: «Ну и пусть смеются». Однако выслушал мои рассуждения насчет того, что та серятина, которую сейчас дают на сцене МХАТа, — это хуже так называемых «ошибок», так как это болото, это абсолютно безлико. Потом читала пьесы, включенные в репертуарные планы московских театров.

Начальство вернулось из Рузы в благодушном настроении, очень довольны семинаром (пронесло). Все прошло спокойно, без эксцессов, а в сущности — для галочки. Делали доклады разные «специалисты»: генерал КГБ — об идеологических диверсиях империалистов, «философ» Разумный все пугал, что на Западе идеологическая работа против нас на высоте, а у нас она ослаблена, выступал замминистра Кухарский. Тарасов сам доволен своим докладом. В прениях выступило 9 человек: Солодовников (Малый театр), Ремез (Театр Пушкина), Песелев (парторг Театра на Бронной), Антонов (ЦТСА), Туманов, Н. Сац, Абалкин, Розов, говоривший, что человек сложен и из него может и вылезти змея, и выпрыгнуть лев и задача состоит в том, чтобы сделать его добрым. А главный редактор журнала «Театр» Рыбаков сказал, что, конечно, надо показывать героя, но традиция русской литературы — показ маленького человека: Акакий Акакиевич Башмачкин, герои Достоевского и т. д. Голдобин определил его выступление так: «Высказался Юра неудачно, и за это был бит». Абалкин удивлялся: «Как же так, Рыбаков равняет XIX век и советскую действительность». Не понравилось выступление Рыбакова и Министру культуры РСФСР Кузнецову, который заключал выступления. Голдобин рассказывал: «Мы (т. е. Тарасов) сказали все, в том числе критические замечания, и, в частности, выразили свое отрицательное отношение к „Трем сестрам“, обиженный судьбой Эфрос хмурился, но не выступил». И что, мол, все выступавшие и другие участники остались очень довольны, и все благодарили, что их «вывезли», оторвали от повседневных дел и заставили задуматься, поэтому, мол, многие и не стали лезть в драку, так как им было о чем подумать. Жарковский же (директор Театра Станиславского) считает, что, в общем-то, предмета для диалога не было. А вечером им показывали новую картину с Ефремовым и Дорониной «Три тополя на Плющихе», а на второй день — «Сладкую жизнь».

А у нас сегодня вечером было партсобрание на тему подготовки к фестивалю национальной драматургии в РСФСР, следовательно и в Москве. Опять сплошная демагогия: убедить, доказать, приказать. Что главное — это пропаганда, вместо хороших пьес и материальной заинтересованности.

Сегодня разговаривала с Львовым — Анохиным о семинаре в Рузе, он смеется: «Только теперь по-настоящему понял всю свою ответственность, когда слушал обо всех этих диверсиях, сначала все вздрагивал, а потом просто так устал, что даже на кинофильм не остался. Вообще, была немыслимая тоска, только кафе „Уголек“ и спас творческую интеллигенцию, она там хлестала коньяк и упивалась „до положения риз“».

Шумов получил от Тарасова анонимный стихотворный пасквиль на «Три сестры» и всем его совал, и меня очень порадовал Спектор (зам. директора театра Вахтангова), который, узнав, что это анонимка, отказался его читать. Это было как пощечина Шумову. Это мерзость, но, так как приходится все записывать, привожу и его, как свидетельство травли и со стороны «творческой интеллигенции», причем трусливое, без подписи, чиновничьи-то фамилии известны.