Людмила Зотова - Дневник театрального чиновника (1966—1970)

«Это ощущение — одна из причин революции, иначе ее бы не было. Да, это и у Толстого, и у Блока, это чувство вины перед народом. Отсюда опрощение Толстого до анекдота, не хотел даже детей учить, если бы не Софья Андреевна, были бы неграмотные. Блок переживал так же, как Леонид Андреев. Вообще, это очень русская проблема и черта, не понять ее — многого не понять. Кроме того, появилась к этому времени та интеллигенция, которая отражена в „Дачниках“, это, так сказать, безыдейная интеллигенция, дети прачек и дворников, которые просто хотели хорошо жить, вот и все, никаких высоких материй, и это тоже причина для негодования Л. Андреева. Да, сейчас, через 60 лет, многое видно совсем не так, и это уже трудно понимать, пройдет еще время, и вообще об этом не будут задумываться. Вообще предреволюционное время очень сложное и во многом труднопонимаемое» [18] Возможно, именно поэтому Б. В. Алперс в 1967 году — в последний год своей работы в ГИТИСе — прочитал 10 лекций о театре предреволюционного десятилетия и записал их на магнитофон. Это не столько лекции, сколько беседы со студентами свидетеля происходивших процессов и рассказы очевидца, знакомого со многими персонажами. Они дополняют уже сказанное Алперсом в его опубликованных работах, а в некоторых случаях дают новый оригинальный взгляд, например на творчество Вахтангова. Лекции сняты мною с пленок и ждут своего опубликования, а сами пленки переписаны Театральным музеем им. Бахрушина для длительного хранения. .

Утром были в Малом театре на спектакле по пьесе Корнейчука «Мои друзья». Бывает хуже, но редко. Фальшь автора, помноженная на фальшь режиссера и актеров, делает зрелище постыдно невыносимым. Под благостную музыку раздвигается занавес, открывая зрителю такую благодать из панорамы строящегося чего-то вроде Киева и не Киева, с церквушкой, березками и цветниками на сцене, балюстрадой и колоннами перед домом. Сюжета нет, конфликта нет, смотреть на все это стыдно, скучно. Персонажи переодеваются по несколько раз в день в такие ультрасовременные туалеты — чистый дом моделей мужского и женского платья (я даже один рисунок вышивки перенесла себе на бумагу). Жаров, по пьесе художник, — просто купец первой гильдии, подстриженный «под горшок», с бородой и полным отсутствием природного интеллекта. На обсуждении в театре молодые артисты «разнесли» спектакль в пух и прах — братья Соломины, Потапов, к ним присоединилось и старшее поколение в лице Шатровой, заявившей, что и гений не сыграет, когда играть нечего. Полное отсутствие мотивов поведения героев — это, пожалуй, можно бы сыграть как пародию на положительных героев, но всерьез… А автор считает, что это удача и его и театра, что это здоровое, положительное начало на сцене, а не так, как «там» (указывает куда-то в сторону Бронной). Приходивший к нам Спектор подтвердил, что Е. Симонов, ставивший спектакль, рассказывает, что, честное слово, получилось очень здорово, он всерьез считает это победой. Вот где ужас. Перед началом спектакля я разговаривала с режиссером Шатриным и сказала ему, что Тарасов уехал в Чехословакию отстаивать «основы», а в антракте он меня спрашивает: «Это эти основы?» Я: «Безусловно». А Шумов «извинялся», что он был вынужден, его просили, еще до обсуждения, выступить первым, и он, «наступая на горло собственной песне», отметил здоровое начало в спектакле, хотя упомянул о плохой игре актеров, некоторые действительно этого заслуживают, а некоторых просто жаль.

А в «Советской культуре» опять разнос Эфроса, статья под названием «И мое мнение» за подписью Б. Словаков. Как остроумно заметил Шумов, «А. Чехова защищает Б. Словаков». Явно, что это редакционная статья, а подписали, что якобы это мнение «народа».

Сегодня Эфрос ходил на прием к Владыкину, который позвал себе на подмогу Голдобина. Голдобин, когда я его спросила, ничего рассказывать не хотел, только сказал, что проговорили 3 часа и что Эфрос пришел с тем, что к нему предвзято относятся. Я : «Есть ведь малость». Голдобин : «Да, малость есть, но мы ему сказали, чтобы он прежде на себя посмотрел». Я : «Ну и что еще?» Он : «А Вы не знаете, что Эфросу надо сказать?» Я : «Нет». Он : «Ну, все, что надо, то и сказали». Под конец разговора в кабинет Владыкина зашла Фурцева и присоединилась к разговору. Надо бы узнать поподробнее.

Шумов рассказывал, как мило Фурцева вчера поздравляла бывших военных в связи с 50-летием Советской Армии, а Кудрявцев позже возмущался, что она городила всякие глупости, абсолютно безграмотно, что у нас сейчас любой рабочий говорит более правильно и по мысли, и по построению фразы.

С утра читала пьесу «Волемир», которую хочет ставить «Современник». Что-то вроде «Антигоны» в мужском варианте, только не столь категоричный, а более усложненный, рефлексирующий характер, необыкновенно чистый и порядочный. С одними такими людьми мир представить было бы невозможно, но и без них тоже нельзя. Очень много других интересных характеров, положений, жизненных ситуаций. В общем, когда читаешь такие пьесы, то какое-то радостное чувство, что многих, очень многих людей волнуют одни и те же проблемы, и рано или поздно, но они хлынут на сцену, это лишь вопрос времени.

Придя домой, звонила Борису Владимировичу, рассказала о визите Эфроса в Министерство, о котором знала теперь подробнее. Как рассказал Шумов со слов Голдобина (с ним он поделился), там был разыгран целый спектакль. Эфрос говорил, что к нему относятся предвзято и ругают незаслуженно, что вот если бы он поставил «Метель», что бы с ним сделали, что он хочет одного — спокойно работать. Потом, как бы случайно, пришла Фурцева: «Вы ко мне записались на завтра, так вот, если не возражаете, поговорим сегодня». И Эфрос стал говорить, что если ему бывает очень плохо, то он вспоминает, что его любит Екатерина Алексеевна, и ему становится легче, что она всегда ему помогала, еще когда он снял фильм «Шумный день» и его ругали, она сказала, что это ничего, и его оставили в покое и т. д. и т. п. Вообще, по словам Голдобина, вел себя Эфрос великолепно, и спектакль был разыгран всеми участниками с блеском. Были такие моменты: Эфрос задумался и сказал, что вот он репетирует Арбузова «Счастливые дни несчастливого человека» в реалистической манере и даже боится, что его обвинят… «В чем?» — заинтересовалась Фурцева. «В традиционализме», — отвечает Эфрос, и все вздыхают с облегчением: «Ну что Вы!» Доходит очередь и до Фурцевой — в ответ на «любовные признания» она «ласкает художника», и он уходит «окрыленный». А по уходе Эфроса Фурцева распекает Владыкина, что его работники, в частности инспектор, должны бывать на репетициях и пресекать, так сказать, на корню (то есть докладывать начальству), если что покажется не так.