Гавриила Брилиот - Бытие. Творчество и жизнь архимандрита Софрония

Разделяя то же стремление выразить вечное, другие художники пытались уйти от временного и найти решение экзистенциальных вопросов с помощью изобразительного искусства, литературы и других творческих методов. Искусство казалось путем, ведущим вперед, поскольку концентрировалось на вечном.

«Красота видимого мира, сочетаясь с чудом возникновения самого видения, — влекла меня. Но за видимою действительностью я стремился ощутить невидимую, вневременную, в моей художественной работе, дававшей мне моменты тонкого наслаждения» [98] Архимандрит Софроний. Видеть Бога как Он есть. С. 15. .

Предшествующее поколение художников (некоторые из них впоследствии стали учителями Сергея) обратилось к методу Сезанна как к способу выразить вечное. Сезанн вывел концепцию чисто изобразительного искусства на другой уровень — открыл повествовательный аспект и поместил свои модели или пейзажи в вечную рамку — таким образом даже в какой-то степени наделяя «бытием» свои натюрморты.

Кандинский высоко оценил Сезанна:

«Он умел из чайной чашки создать одушевленное существо — или, вернее сказать, увидеть существо этой чашки. Он поднимает “nature morte” до той высоты, где внешне “мертвые” вещи становятся внутренне живыми. Он трактует эти вещи так же, как человека, ибо обладает даром всюду видеть внутреннюю жизнь. Он дает им красочное выражение, которое является внутренней живописной нотой, и отливает их в форму, поднимающуюся до абстрактно-звучащих, излучающих гармонию, часто математических формул» [99] Кандинский В. О духовном в искусстве. С. 116. .

Однако Сергея больше всего привлекал сам Кандинский, поскольку, сочетая духовную жизнь с искусством, он дал ответы на самые глубокие вопросы Сергея, выходившие за рамки искусства.

«Духовная жизнь, частью которой является искусство и в которой оно является одним из наиболее мощных факторов, есть движение вперед и ввысь; это движение сложное, но определенное и переводимое в простое. Оно есть движение познания. Оно может принимать различные формы, но в основном сохраняет тот же внутренний смысл и цель» [100] Там же. С. 92. .

Кандинский считал, что к произведению искусства можно относиться как с существу, наделенному самостоятельной жизнью. Он думал, что истинное творчество возможно только в том случае, если у самого художника есть собственная внутренняя жизнь, которую он способен перенести в живопись, позволяя той обрести независимое вечное существование. В таком случае картина будет являть собой как внешнюю, так и внутреннюю жизнь. Внешняя будет воплощать ее видимую форму, а внутренняя — невидимое духовное измерение. Художник должен был стать на службу своему искусству, позволяя пространству иметь независимую духовную жизнь и ценность, а не навязывать свое присутствие, не заставлять двигаться в определенном направлении. Это, в свою очередь, дает зрителю возможность вступить в отношения с работой в той мере, в какой он становится ее сотворцом. Таким образом, творческий процесс, даже после его завершения, продолжается в форме диалога между зрителем и произведением искусства.

Сергей решил следовать творческим идеям Кандинского в области «чистой живописи», как сам Кандинский называл свое абстрактное искусство. Сергей осознал, что это помогает ему выразить свое внутреннее мучительное состояние. Кандинский, который также стремился выразить безличную реальность, считал, что искусство обладает для этого провидческими возможностями в

«…этой космической трагедии, в которой человеческий элемент представляет всего лишь один из звуков, только один из множества голосов, а фокус перенесен в сферу, достигающую божественного начала. Подобные выражения следует использовать осторожно… поскольку в данный момент речь идет не о моих картинах, но о целом роде искусства, который еще не был связан ни с чьей личностью и который ждет воплощения в своей абстрактной сущности» [101] Kandinsky V. Complete Writings. Р. 398. .

Сергей стал изучать эти новые пути, открывшиеся перед ним, не переставая искать способы выражения в чистом виде и продолжая творить. Однако он не получил прямого ответа на вопросы о страданиях и смысле жизни, но пришел к неожиданным новым отправным точкам, предлагающим направление, в котором крылось завершение его поисков.

«В дни молодости моей один русский artist-живописец, впоследствии ставший знаменитым, увлек меня идеей чистого творчества, склонив к абстрактному искусству. Два или три года я был жертвой сего увлечения, приведшего меня к моей первой, изнутри родившейся богословской мысли…К счастью, я понял, что мне, человеку, не дано творить “из ничто”, как творит единственно Бог. Было мне ясно из этого опыта, что всякое человеческое творчество обусловлено уже существующим. Я не мог создать ни одной такой линии, которой нигде никогда не существовало, или цвета. Абстрактная картина подобна набору оригинально звучащих слов, но никогда не выражающих целостной мысли. Мое творчество предстало мне как дезинтеграция бытия, падение в пустоту, в абсурд, возвращение в “ничто”, из которого мы вызваны творческим Актом Бога. Тогда отпал мой ум от бесплодной попытки сотворить нечто совершенно новое, и проблема творчества в моем сознании связалась с проблемой ПОЗНАНИЯ БЫТИЯ» [102] Sophrony, Archimandrite . Wisdom from Mount Athos. PP. 13–14. .

Сергей, оставив путь абстракции, стремился выразить вечность, воспроизводя красоту природы. Теперь посредством творения он пытался достичь Творца. Его идея заключалась в том, что, копируя работу Творца, он мог приблизиться к Нему, поскольку уже начал воспринимать Его существование. Были даже моменты, когда он думал, что достиг своей цели:

«Бывало в прошлом, как живописец, я переживал ощущение торжества, победы: я “схватил” то, чего искал: я приблизился к выражению той красоты, что открывалась мне. Но быстро исчезал сей восторг: опять я терзался видением моих промахов» [103] Архимандрит Софроний. О молитве. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, Свято-Иоанно-Предтеченский монастырь, 2011. С. 56. .

Однако искусство не давало отделаться от гнетущей мысли, что смерть отмечает печатью все вокруг, и это продолжало мучить его. Бывали моменты, когда у него словно вырастали крылья, но другие минуты, когда он в отчаянии хватался за голову, у него возникало ощущение, будто он прикасается к покойнику, а ведь он был еще молод и здоров. Медленно и постепенно он обратился к Богу своего детства и снова начал молиться.

Образ жизни над бездной до такой степени превратился в расхожий символ для русских модернистов, что они даже добавили к нему самовар из книги Андрея Белого, который, как он писал, над ней ставят… Позже, в совсем ином контексте, когда один отшельник как-то спросил отца Софрония о духовной жизни, тот посоветовал ему: