С Голынец - Иван Яковлевич Билибин (Статьи • Письма • Воспоминания о художнике)

В эту зиму состоялась очень удачная и веселая поездка за город нашей компании, расширенной несколькими новыми приглашенными членами "Захарьевская экспедиция к Северному полюсу", командором которой был И. Я. Билибин, лейтенантами А. Ф. Каль и я, а все остальные числились командой. В сущности, это была поездка всего только на станцию Куоккалу (по Финл[яндской] жел[езной] дор[оге]), где тетка Билибиных предоставила в наше распоряжение свою дачу, заранее натопленную к этому дню, с посудой и полным инвентарем. Днем мы сделали большую прогулку на "вейках" {6}, потом бродили по сугробам на морском берегу, катались с гор, а когда стемнело, устроили целое пиршество (питанием на началах "складчины" заведовала особая, выделенная нами "хозяйственная комиссия"), а потом даже и поплясали под гитару Шуры Билибина <...>Эта поездка была надолго последним беспечно-веселым совместно прожитым нашей юной компанией днем.

<...> Шел уже апрель, экзамены были на носу, а я за последние полтора-два месяца совершенно не занималась <...> Засели за зубрежку и все остальные члены нашей компании: студенты усиленно готовились к экзаменам, Шура Билибин и Риночка Шохор-Троцкая кончали этой весной среднюю школу — и зубрили вовсю <...>

Если дни экзаменов у большинства совпадали, мы в эти дни делали себе передышку, и вечером после экзамена сходились или в нашей квартире на Захарьевской, или в Таврическом саду, предварительно списавшись о месте и времени встречи. <...>

День моего последнего экзамена (13 мая), который совпал с одним из последних выпускных экзаменов Шуры Билибина, был отмечен веселой вечеринкой, начавшейся прогулкой в Таврическом саду, а закончившейся чаепитием у нас на Захарьевской.

В этот день И. Я. Билибин преподнес каждой из нас по этюду своей работы (пейзажи маслом) с изображением на обороте вексельного герба и текстом такого содержания:

"Вексель. — Я, нижеподписавшийся Иван Яковлевич Билибин, обязуюсь уплатить по сему векселю, когда сделаюсь знаменитостью, Ольге Викторовне Яфа, или кому она прикажет, любым из моих произведений по ее выбору.

И. Билибин— 13 мая 1898 г."

Мне достался летний пейзаж: лесная полянка с молодым, сквозящим на солнце кудрявым кленом. "Илья Ефимович Репин из всех моих этюдов прошлого лета наиболее одобрил этот", — конфиденциально сообщил он мне, — вероятно, из боязни обидеть остальных, которым достались другие этюды {7}.

В свою очередь и мы приготовили к этому дню сюрприз Шуре Билибину: вечером, когда все сидели за чаем, позвонили — и наша горничная сообщила, что пришел посыльный с пакетом и письмом на имя Александра Яковлевича Билибина. Удивленный, он вышел в прихожую, где посыльный вручил ему фуражную картонку, на которой были наклеены все наши (девиц) визитные карточки и (от нас же) поздравительное письмо по поводу окончания им гимназии. В картонке оказалась студенческая фуражка, наполненная конфетами от Балабухи {8}, и маленький студентик в фуражке, мундире и при шпаге (экипировку делала я

Наш сюрприз произвел сенсацию среди тех, кто не был посвящен в него заранее, не говоря уже о Шуре Билибине, который был от нашего подарка в полном восторге <...>

Вечеринкой 13 мая закончился для нас 97—98 академический год. Вскоре мы все разъехались на летние каникулы: студенты — путешествовать за границу {9}, Шура Билибин — с родителями на дачу в Павловск, Верочка — в деревню к сестре, а я с бабушкой — к морю в Гунгербург.

Из воспоминаний О. В. Яфа-Синакевич "Жили-были". — ГПБ, Ф- 163, ед. хр. 324, л. 20—24; ед. хр. 326, л. 27—29, 65—67.

1М. К. Станюкович — дочь писателя К. М. Станюковича.

2Выпускники гимназии М. Н. Стоюниной организовали школу для детей неимущих, которая помещалась зимой 1895/96 г. на квартире Яфы.

3в полном составе, без исключения (лат.).

4ГПБ, ф. 163, ед. хр. 379, л. 1.

5 "Не забудьте, что 29-го бал у нас, в гимназии, и "Антигона" (письмо И. Я. Билибина к М. К. Станюкович. — ГПБ, ф. 736, ед. хр. 206, л. 1).

6вейки — финские сани, запряженные лошадью.

7 И. Я. Билибин поступил в мастерскую кн. М. К. Тенишевой, руководимую И. Е. Репиным, только осенью 1898 г.

8Балабуха — известный петербургский кондитер.

9См. письмо И. Я. Билибина из Мюнхена (стр. 69, 70 настоящего сборника).

В. Н. Левитский

Известно, что ученические годы и их обстановка кладут всегда довольно глубокий след на творчество каждого художника — это мы видим почти в каждой биографии того или иного мастера, а потому свои воспоминания начинаю именно с этого периода жизни и творчества Ивана Яковлевича Билибина, тем более что мое первое знакомство с ним относится также к этому времени. Время было примечательное — конец 90-х годов. Передвижничество заметно стало клониться к упадку. Труба Стасова (по Щербову {1}) уже не гудела победным звуком, новые люди поднимались по культурной лестнице. Художественная молодежь определенно разделилась на два лагеря: одна часть стояла за старое — за доморощенную самобытность — и видела в передвижнической Академии художеств, с ее казенными теплыми квартирами для профессоров — венец своих достижений, но уже пришел новый Петр и занес ножницы над длинными власами художников, образовалась уже сплоченная иная группа иных художников, и молодежь потянулась за ней <...>.

Как раз в это время пышным цветом распустились частные художественные] мастерские — туда шли, главным образом, недовольные школой и Академией, самая популярная из них была, безусловно, Тенишевой, под непосредственным руководством Ильи Ефимовича Репина.

Я был очень молод, когда слава Репина гремела, с понятным трепетом, робко, появился в мастерской и вот среди массы учащихся, кажется около 80 ч[еловек], я увидел молодого, жизнерадостного черноватого, с большой бородой для его лет, студентика с курьезной подпрыгивающей походкой, назывался он чаще всего Иван Яколич, а фамилию-то узнал после, и была она Билибин.

Вначале я отнесся к нему как-то недоброжелательно, потому что когда Репина не было в мастерской, то одним из первых застрельщиков по части острот, веселых разговоров и общих песенок за рисованием бывал часто Иван Яковлевич, но потом увидел, что это был милейший человек, очень веселый, общительный, а главное, работающий так, как будто бы рисование у него между прочим; случалось, что болтал больше с Мар[ией] Яковлевной] Чемберс-Билибиной (буд[ущая] жена), чем рисовал, а результаты же были неплохи в рисунке.

В то время уже ясно сказывалась в его работах графичность: натурщик "поставлен" еще не был, но твердая, определенная, несколько сухая линия и часто ложноубедительная была налицо. К живописи относился довольно равнодушно, напр[имер], рисовал в часы живописи, а если принимался писать, то больше выходила окраска. У Репина не был в фаворе, категории за рисунок получал средние — больше вторые, что считалось в общем не плохо, но не помню, чтобы были первые. В мастерской к отметкам относились как-то хладнокровно, потому что бывали, напр[имер], работы чисто иконно-малярного характера у некоторых товарищей, а Репиным превозносились. Путал он нас невероятно — определенно забывал, что говорил в предыдущее посещение: напр[имер], сегодня — японцы прекрасные рисовальщики, а завтра — это ремесленники, на которых и смотреть не стоит. Некоторые, увлекшись Цорном, забывали о Репине, и, о ужас, как он свирепо начинал поносить ослушника; бывал он и прав, когда резко обрывал за излишнюю разнузданность и все твердил о рисунке, но странная вещь, как-то нас не захватывало, и каждый работал, кто во что горазд. У нас в большой моде были большие холсты, которые серьезно, вдумчиво, даже иногда мрачно, размазывались огромными кистями, в ящиках внушительно лежали большие тюбики Мевеса (декоративные), сколько было испорчено белил, вероятно, не поддавалось учету.