С Голынец - Иван Яковлевич Билибин (Статьи • Письма • Воспоминания о художнике)

— Я очень, очень вам благодарен... Вы и посол Потемкин протянули мне дружескую руку, и я никогда не забуду этого. Мне все не верится, что я уже в России... Пожалуйста, ущипните меня...

Перед тем как приступить к занятиям с учениками, Билибин пришел к Бродскому в его кабинет и попросил пригласить Шиллинговского, который тогда был директором Института Академии и заведовал графической мастерской.

— Я считаю долгом изложить вам свои принципы и свой, так сказать, педагогический кодекс. У вас на этот счет должна быть полная ясность. Я полагаю, что у нас здесь школа, а не дискуссионный клуб, и школа профессиональная. Вот и надо научить молодых людей профессиональным навыкам. А учить в искусстве значит передавать свой опыт. Мой опыт вам известен... Никаких других "опытов" не ждите. Подопытных кроликов делать из учеников я не намерен... И потом, и это главное, нужно позаботиться о культуре молодых людей. Что же касается так называемого "билибинского" стиля, то навязываться он никому не будет...

— Дорогой Иван Яковлевич, вам незачем распространяться, фамилия Билибина говорит больше, чем любая программа. Мне очень приятно будет работать с вами, — сказал Шиллинговский.

— Я считаю, что учить может тот, кто умеет работать сам, а вы — мастер. Пожалуйста, учите так, как вы считаете нужным. Пойдемте, мы познакомим вас с молодежью, — сказал Исаак Израилевич.

Иван Яковлевич как-то очень легко вошел в среду педагогов Академии художеств, был хорошо принят студентами и быстро утвердил свой авторитет педагога.

На совете факультета, обращаясь к своим коллегам, он сказал:

— Вы, верно, думаете, что Билибин приехал умирать на родной земле. А я приехал работать!

Вскоре после приезда Билибина в Ленинград, 20 октября 1936 года, в Доме художников состоялся вечер, посвященный встрече с И. Я. Билибиным и А. В. Щекатихиной-Потоцкой. У меня сохранился пригласительный билет и отдельные записи в блокноте. Рассказав о художественной жизни Франции, о себе, о житье-бытье эмигрантов, Иван Яковлевич отвечал на вопросы.

— Что вы скажете о нашем искусстве?

Сославшись на то, что он еще недостаточно с ним знаком, Билибин сказал:

— Мне нравится его ясная творческая линия. Но мне кажется, что вы мало изображаете окружающую жизнь. Вам хочется сделать себя лучше, и вы изображаете вместо себя других, неживых людей. И потом надо запечатлевать народный быт... Рисовать улицы, толпу, рабочих, крестьян, дворников, пионеров, академиков. Это все уйдет.

Потом под общий смех, говоря об обилии у нас заседаний, Билибин сказал:

— Не понимаю, зачем вам столько союзов — Союз художников, Союз работников искусств, жакт... А не лучше ли будет объединить все в одну ассоциацию и заседать раз в год. Ну, два раза, но не чаще. А то когда же работать? Ведь заседания не оплачиваются...

Запомнилась встреча с Билибиным в Москве, летом 1937 года. Я и Исаак Израилевич жили в гостинице "Националь". Иван Яковлевич приехал в Москву по своим издательским делам. Мы вместе завтракали. Он жаловался на волокиту и бюрократизм в издательствах, жалел потерянное время, уходившее на всякие "согласования".

— И что при этом удивительно — как много у нас делается, строится, издается... Чудеса! — восклицал он.

— Приятно слышать, что теперь вы говорите "у нас", а не "у вас", как раньше, — заметил Исаак Израилевич.

Позавтракав, мы пошли на Кузнецкий мост, где в салоне Всекохудожника была выставка произведений московских художников. Билибин внимательно смотрел каждую картину. Возле некоторых полотен, сделанных на "западный манер", он морщился, подтягивал губу к красноватому носу и ворчал:

— М-да. . . ничегошеньки тут нет. Чужая одежка редко впору. . .

В предвоенные годы я видел Билибина каждый раз, когда он бывал в Академии. Иногда я подсаживался к столу Ивана Яковлевича в академической столовой. Обычно он приходил туда, чтобы выпить стакан крепкого чая. Он был живым собеседником, любил застольный разговор. В шуме столовой всегда выделялся его басовитый голос, с присущей ему характерной интонацией и заиканием.

Запомнился спор Билибина с Вениамином Павловичем Белкиным о мастерстве в искусстве. Иван Яковлевич рассматривал новый номер журнала "Творчество".

— Вот-с, смотрите, хвалят эту картину. Пишут, что она "выразительна и живописна". А вот разрешите-ка карандашиком пройтись по ней.

И Билибин, рисуя поверх репродукции картины именитого художника (это был групповой портрет командиров Первой конной армии), исправляет промахи мастера.

— М-да-с... Это, конечно, "выразительно", но где же коленце у этого героя? И где ступня? И почему голова сидит на плече... Ну, зачем же превращать человека в четвероногого предка...

— Но, Иван Яковлевич, если все нарисовать правильно, будет скучно.

— А вы не рисуйте скучно, рисуйте весело... А главное, рисуйте, а не мажьте...

Как-то, после обхода мастерских советом института, Иван Яковлевич сказал мне:

— Давайте пойдем вместе домой! Нам ведь по пути...

Я жил тогда на Петроградской стороне, на Кировском проспекте. Мы вышли на набережную и пошли в сторону университета.

— Надо больше ходить, особенно нам, ведущим сидячий образ жизни. Движение — это жизнь! Давайте-ка посидим и поговорим о жизни, — сказал он, заметив на набережной скамейку. Потом мы еще посидели на стрелке у ростральных колонн и в Александровском парке. Иван Яковлевич предложил зайти к нему посмотреть рисунки к "Песне про купца Калашникова". Я охотно согласился. Войдя в его рабочую комнату, я увидел шкаф с книгами, в "охране" которых принимал участие.

Теперь я мог рассмотреть их более внимательно. Помню, хорошие экземпляры книг "Русский лубок" Ровинского, "Русские деревянные изделия" Бобринского, альбом "Древнерусский орнамент", много изданий по архитектуре, костюму, утвари, миниатюрам.

В другой раз к нашей прогулке из Академии присоединился Павел Александрович Шиллинговский. В тот год шла реконструкция моста Лейтенанта Шмидта. Билибин и Шиллинговский очень переживали утрату "легкости" старого моста с его мягким красивым абрисом. Сухость линий новой конструкции вызывала у них ощущение боли.

— Ой, ой, какая мертвая линия... Ее надо было нарисовать...

И Билибин стал рисовать палкой на песке, на спуске к пристани, еще тогда не асфальтированном, свой проект моста.

Разговор этот закончился тирадой Шиллинговского:

— Удивительные мы люди! .. Мост два года строился на наших глазах. . . Мы ждали, пока он будет построен, и молчали. А теперь заговорили. Как это характерно для нас! .. И сейчас, уверяю вас, мы ничего не сделаем, чтобы поговорить с этими "инженерами". . . И они, поверьте, настроят еще много мостов без нас, художников...

Надо сказать, что между Академией, где был факультет, готовивший художников-архитекторов, и архитекторами-строителями, воспитанниками бывшего Института гражданских инженеров всегда существовал антагонизм.