Владислав Микоша - Я останавливаю время

Проводив нас, он удалился.

— Как в сказке!

Мы сидели в светлом, просторном, не очень большом концертном зале, переполненном публикой, изысканно одетой. Не успели мы как следует оглядеться, как перед оркестром появился стройный, высокий, в ореоле седых волос Стоковский. Он скорее походил на персонажа из Библии и напоминал кого-то из апостолов с картины Леонардо да Винчи «Тайная вечеря». Зал задрожал от бурных аплодисментов. Стоковский поклонился и, не дождавшись конца аплодисментов, взмахнул рукой. Зал замер и перестал дышать…

В антракте к нам подошел администратор:

— Господа! Маэстро Стоковский после концерта будет рад приветствовать вас в своей уборной.

Концерт окончен. Наконец, затихли рукоплескания. Наш доброжелательный администратор проводил нас в небольшую гостиную.

— Знакомьтесь! Дочь мистера Стоковского!

Перед нами предстала стройная, симпатичная девушка, светловолосая, голубоглазая.

— Соня! — сказала она и крепко, по-мужски пожала нам руки.

— Садитесь, пожалуйста! Отец сейчас придет. Вы из России? Страшно там сейчас! Боже, какое Ты послал людям испытание! Мы с отцом глубоко верим в победу русских над фашистами! — Она была очень эмоциональна, и все ее чувства отражались на ее лице.

Дверь отворилась, и в комнату вошел Стоковский. Он уже сменил черный фрак на элегантный серый костюм. Вид у него был утомленный, но, улыбаясь, он направился к нам:

— Добрый вечер, господа! Признаюсь, приятно удивлен… Я не предполагал, что русские моряки любят классическую музыку. Рад, рад, что могу исправить свое заблуждение, тому подтверждение ваше присутствие на этом концерте, и за это очень вам благодарен. Как старый музыкант и как исполнитель вашего великого национального классика. Спасибо, что посетили мой концерт… Это теперь редкость.

Он энергично пожал нам руки.

— Вы давно из России? Мы с дочерью страшно переживали, особенно в начале войны. Но теперь, после Сталинграда, на мой взгляд, кризис миновал, и фашистам не уйти от возмездия. Я в этом убежден! Да! Война, война! Сколько она уносит жизней, сколько приносит горя…

Он погрустнел, замолчал… Потом встрепенулся:

— Вы прямо из России?

— Нет! Мы ждали караван в Лондоне.

— О! Расскажите, как там дела… Лондон — моя колыбель… Я родился в этом удивительном городе. Он так дорог мне…

— Горит Лондон! Много жертв. Разрушают его фашисты безжалостно. Весь район вокруг собора Святого Павла превращен в Помпею.

— Помоги им бог! Скажите, а как у вас в России?

— Было страшно! Тяжко! Но теперь погнали фашистов обратно в Германию и надеемся — без остановки до самого Берлина!

— Бывал я у вас в Петербурге, Москве, Киеве! Интересно, помнят ли меня там? И знают ли теперь?

— Вы у нас очень популярны, а после фильма «Сто мужчин и одна девушка» о вас заговорила вся страна. Теперь вас знают в любом самом отдаленном уголке Советского Союза.

Весь разговор проходил на русском языке.

На прощание Стоковский подарил нам программу концерта со своим автографом.

Каждый день Нью-Йорк открывал нам двери своих музеев, театров, кино. В музее Нового искусства на Пятьдесят третьей улице мы познакомились с полотнами и скульптурами лучших представителей современного искусства. Мы долго ходили по залам, спорили, недоумевали, удивлялись, утверждали, отрицали. Чуть не поссорились, споря о Кандинском. У полотен Матисса и Пикассо был апогей. У Ренуара и Моне — успокоились. У Родена — общее согласие и восторг. Здесь спорить было не о чем.

Возвращаясь в гостиницу, мы зашли в консульство:

— Какие новости?

— Вот молодцы, что зашли. Как это вы догадались? Вас-то мне и нужно!

У консула в приемной сидела пожилая пара.

— Знакомьтесь!

Из кресла тяжело поднялся седой, подстриженный бобриком старик с красным лицом.

— Давид Бурлюк! Боюсь, молодые люди, вы меня не знаете… Моя жена! Прошу знакомиться!

— Тот самый Бурлюк! Который… — нескромно вырвалось у кого-то из нас.

— Да! Да! Тот самый, который друг Володи Маяковского. Так вы хотели сказать? Извините, я перебил вас… Вы знали кто-нибудь Володю? — обратился он почему-то к Коле Лыткину.

— О нет! Это не то слово! Я только два раза виделся с ним, говорил… Я люблю Маяковского. Очень люблю! Я знаю его стихи наизусть, наверное, все, что он успел написать…

— Ну, Коля, сел на конька! Смотри, как разволновал старика, — прошептал Вася.

По красным щекам Бурлюка текли слезы.

Коля остановился.

Наступила тишина. Супруги Бурлюки сидели взволнованные.

— А помните «Флейту-позвоночник»? — спросил Бурлюк и вновь поднялся с кресла:

Бурлюк остановился, замолчал, вспоминая забытую строку, но Коля подхватил и продолжил:

— Да, да! Правильно! Вы знаете, он был у меня здесь в гостях. Мы гуляли по Нью-Йорку…

Бурлюк задумался.

— Сейчас я работаю над большим портретом Володи, скоро закончу. Хочу подарить его вам, советским людям…

…Наше знакомство с городом продолжалось. Снимать нам не разрешал наш посол в Вашингтоне Литвинов, ссылаясь на указания нашего «главного товарища» — аргумент, конечно, сильный:

— Тогда придется пустить кинохроникеров союзных армий на наш фронт!

— А почему бы не пустить? О подвиге советских людей знал бы весь мир! — задал неожиданный для Максима Максимовича вопрос Николай Лыткин.

— Это неплохая лазейка для шпионов! Таков был ответ на наш запрос по поводу вас, друзья!

— А нам здесь предоставили полную свободу действий. А в Англии в Лондоне даже предоставляли военный самолет для полета в Африку на съемку военных действий против Роммеля.

— Наивный вы народ, друзья-кинооператоры! Разве от меня или от Майского это зависит?

Он весело рассмеялся.

— Первый раз, наверное, в Америке? Вот и пользуйтесь случаем — знакомьтесь со страной, поезжайте в Голливуд, познакомьтесь с киноискусством, с кинозвездами Америки. Ваше прямое начальство, Иван Григорьевич Большаков, дал команду на это интересное для вас мероприятие. Я думаю, это будет полезно не только для вас, но и для тех, кому вы об этом расскажете. А пока — знакомьтесь с Нью-Йорком.

Для нас эта встреча была поворотным моментом. Теперь мы уже перестали надеяться на исполнение первоначальной цели нашей опасной командировки: снимать в Англии и Америке фильм о конвоях, о доставке вооружения к нам на фронт. А в результате полный запрет…

— Ну что ж! Будем действовать так, как сказал Максим Максимович Литвинов, он посол, ему и карты в руки!