Анатолий Инчин - Шумят леса Хинельские

Я молча подал комиссару листок с подлинником приказа о мобилизации в партизанский отряд.

— Вот это — дело! — обрадовался Анисименко. — Расписали, как военные министры… — Он на минуту умолк. — А как население к этому отнесется? Как воспримет? — И сам же ответил: — Как приказ Родины!.. Как же еще?!

— Именно, — поддержал Наумов. — На то и пишутся приказы, чтобы они выполнялись!.. Верно говоришь, Иван Евграфович, придут люди!..

— Давайте загодя подбирать командиров на отделения и взводы, — предложил Анисименко. — Не зря же мы обучали хлопцев в «лесной академии»: вытянут!.. — Не дожидаясь ответа, повернулся ко мне. — Доставай, лейтенант, из своих сейфов списки личного состава. Посмотрим, кто на что гож… — Он задумчиво посмотрел на Наумова и тихо закончил: — Начальник — всему делу печальник!.. Верно старики говорили.

И вот подготовка к приему пополнения закончена. Командиры подобраны и проинструктированы. Дело за людьми, как мы и предполагали, не стало: уже на второй день после вылазки кавалерийского взвода в села, бесед коммунистов и комсомолии с жителями на пункт сбора в лесокомбинат стали стягиваться в одиночку, а затем и группами местные жители и те из военнослужащих, кто еще не успел прийти к партизанам. Комплектовались новые отделения, взводы и роты. И сразу же началось обучение новых бойцов партизанской тактике. Главное внимание уделялось действиям одиночного бойца в нападении, в обороне при встречном бое. Одновременно постигались основы стрельбы из ручного оружия, метание гранат на дальность и точность… Все были заняты до предела. Не партизанский лагерь, а учебный полигон.

Вместе со «стариками» на задания теперь ходили и новички. Действовали уже сноровисто, толково.

Однажды Наумов позвал меня в штабной шалаш.

— Есть идея, — сказал он. — Догадываешься?

— Это о чем?

— Надо узаконить наших новичков.

— Присягу?

— Точно, лейтенант. — Наумов передал мне листок с текстом. — Это событие должно стать праздником для каждого. И провести его надо как можно торжественнее.

Наумов прав. В жизни каждого военного присяга играет огромную роль, тем более важна она для партизан.

Соблюдая традицию, мы оповестили соседей — командование Степного и Хомутовского отрядов, пригласив их на торжество.

И вот на поляне выстроен отряд. В строю стоят все, кроме тех, кто несет охрану лагеря. К этому дню мы не отправили на боевые задания ни одного человека.

Анисименко поздравил новое пополнение с принятием в отряд, пожелал успешной борьбы с врагами и полной победы над фашизмом. Потом взял в руки лист с текстом присяги советского партизана. За ним, волнуясь, но четко и громко чеканя слова, партизаны повторяли:

— «Я, гражданин Советского Союза, верный сын героического народа, клянусь, что не выпущу из рук оружия, пока последний фашистский гад не будет уничтожен на нашей земле…»

Ясный осенний день, безоблачная синева и легкое колебание листвы — словно от единого дыхания людей в суровом строю народных мстителей.

— «Я обязуюсь беспрекословно выполнять приказы командиров и начальников, строго соблюдать военную дисциплину…»

Суровые лица, гневные слова…

— «За сожженные города и села, за смерть женщин и детей наших, за пытки, насилия и издевательства над моим народом я клянусь мстить врагу жестоко, беспощадно и неустанно. Кровь за кровь, смерть за смерть!..»

Набежало облако, пала тень на лица бойцов. От этого они кажутся еще более суровыми, а слова клятвы боевому партизанскому братству и верности матери-Родине — еще более грозными. В этих словах не только глубокий смысл, в них — основа жизни каждого из нас: стремление обрести свободу.

— «Я клянусь всеми средствами помогать Красной Армии уничтожать бешеных гитлеровских псов, не щадя своей крови и своей жизни.

Я клянусь, что скорее умру в жестоком бою с врагами, чем отдам себя, семью и весь советский народ в рабство кровавому фашизму…»

Голос комиссара звучал, как натянутая струна:

— «Если же по своей слабости, трусости или по злой воле я нарушу присягу и предам интересы народа, пусть умру я позорной смертью от руки своих товарищей!..»

Единым дыханием вместе с комиссаром произнесли партизаны последние слова: все они отныне связаны одними мыслями, одной судьбой.

Наши гости — хомутовцы — уехали тотчас же после торжественного обеда и концерта художественной самодеятельности. Им надо было готовиться к боевой операции. Зато партизаны Степного отряда, ближние наши соседи, задержались допоздна. Командир отряда Ковалев, молодой еще человек, все присматривался к нашим порядкам, расспрашивал о житье-бытье, о боевой подготовке, участии в боевых и хозяйственных операциях и, кажется, остался доволен. Может быть, действительно, соседям кое-что не мешало бы перенять у нас. Мы знали, что степняки живут не столь уж строго и порой не понимают вреда от той вольности, которая допускалась в их лагере.

Анисименко сказал однажды, возвратясь от Ковалева:

— Табор какой-то… Все перемешалось. Не поймешь толком. Семьями живут, не по-воински… Так и беды накличут. Приходи кто хочешь — никто и не спросит зачем. А еще в старину умные люди сказывали: согласного стада и волк не берет! — Анисименко задумался. Долго молчал. Потом предложил Наумову: — Надо бы поговорить с Ковалевым, подсказать ему. Командир он молодой, сразу все тонкости партизанской жизни не охватит. К тому же слаб после ранения, почти не поднимается. Вместо него всеми делами заворачивает Юрко, его заместитель.

Мне довелось присутствовать при этом разговоре, и я не мог не оценить наблюдательности комиссара. Он сделал неожиданное для нас заключение:

— Юрко действует в одиночку, не советуется с коммунистами. Иначе было бы в лагере по-другому. По всему видать, мало их в Степном отряде, коммунистов. И не так, мне кажется, поняли тамошние командиры задачи партизанской борьбы. Они подняли несколько сел да и переселили в лес. Вот вам и массовость!.. Мол, и будь без хвоста, да не кажись кургуз!

— В Степной район пошлем свою разведку, комиссар, — поразмыслив, решил Наумов. — Поможем соседям… А с Ковалевым, действительно, надо по душам поговорить. Предостеречь товарища, поправить…

Офицер полиции Тыхтало сидел за столом в самом мрачном настроении.

— Да плевать я хотел на Ковалева! — стукнул он кулачищем. На столе звякнул, опрокинувшись, стакан. — Тоже мне партизан! Собрал какую-то орду в Хинельском лесу и баламутит!.. Забыл, видать, как мы две сотни его приспешников из Подывотья в расход пустили! — Тыхтало зло хрупнул огурцом. — С Ковалева сам спущу штаны и плетью раскрошу евонную филею… Не его нам опасаться. Главный враг — отряд Наумова. Вот это орешек! Успели уже и мобилизацию провести и новичков обучить своему бандитскому ремеслу… Присягу намедни приняли! — Тыхтало сплюнул. Зло повторил: — Наумова бы схватить! Тогда никакой комендантишко не посмеет орать на меня да кулаками тыкать. Я сам умею руками махать — еще Петлюрой обучен… Вот так, господа! — губы Тыхтало кривятся, выражая крайнюю степень обиды. — Нет, за что мне, офицеру тайной полиции, паршивый германец в морду дал, а?! За Ковалева, да?! Так с Ковалева я и спрошу! Сам в лес пойду ловить его. Вот так, господа!