Анатолий Инчин - Шумят леса Хинельские

Я наклонился над картой брянского края. Прикидываю измерителем. Приличный путь. Километров около десяти лесом, затем вдоль линии железной дороги на восток от разъезда Скрипкино, потом… Одним словом, маршрут трудный и запутанный. На пути — несколько сел, занятых гитлеровцами. Днем бы проще, а вот ночью… Да еще в ненастную погоду.

Наумов понимает, насколько опасен путь.

— Будь внимателен. — Крепко пожимает мне руку. — Действуй!

От Наумова направляюсь к разведчикам.

— Коршок, готовься в поездку!

— Может, я поеду? — вызвался Роман Астахов.

— Нет. Ты нужен для иного дела. Слушай…

Пока объяснял Астахову задание — надо взять контрольного «языка», — Коршок успел подседлать свою лошадь и доложил: готов хоть на край света!

— Мы поедем ближе, Коля. Но путь будет нелегкий. Харчишками запасся?

— А как же? Старшина Жаров дал по две картошки и травяную лепеху.

Дождь уныло стучит по немецкому прорезиненному плащу, стекает крупными каплями по лицу, забирается в рукава, лезет в сапоги. Дорога бесконечна, как мысли. До разъезда добрались глубокой ночью. В одной хатенке заметили свет. Мутное пятно его еле различалось сквозь густую сетку дождя. Решили зайти, перекурить.

В маленькой избенке располагалось начальство отряда имени Котовского. Мы называем этот отряд по месту его создания — Харьковским.

— Никак хинельцы? — ответив на приветствие, спросил Воронцов, командир отряда.

— Наумовские парни, — подтвердил долговязый, худой человек. Я узнал в нем Гуторова, комиссара харьковчан. О бесстрашии Гуторова ходили легенды.

— Проходи, лейтенант, к столу, — пригласил комиссар. — Может, чарочку опрокинешь? Наши хлопцы где-то раздобыли бутылочку. С такой окаянной непогоды не повредило бы, думаю. А?

— На такую компанию бутылочки-то маловато, наверное? — ответил шуткой на предложение Гуторова. — В честь чего пьете? Победу обмываете?

— Победу. Это ты верно подметил. Праздник на душе. К рейду готовимся. На Украину ридну пидем!.. — Воронцов указал на карту. — Вот, лейтенант, маршрут прокладываем.

Я снял плащ, бросил на лавку. Подошел к столу.

— А здесь, на вашем участке как? Располагаете какими-нибудь сведениями о противнике?

— Как же! — воскликнул Воронцов. — Загонял свою разведку. — Он пыхнул цигаркой, прикуривая от лампы. Видно, что и сам он, и комиссар Гуторов смертельно устали. А дел еще сколько!.. И сил уже нет. — Давеча прискакали двое наших, вот эту бутылочку попутно у фрицев отобрали. Думали хлопцы, на этом оставим их в покое. А не получилось. Опять угнали в непогодь такую… — Воронцов посмотрел на меня. — Наплюй, лейтенант, на все, дербалызни чарку. Помогает от усталости. Я своим разведчикам сохраняю… Вот только с закуской не того… Нет у нас закуски. Рукавом пользуемся. Зря отказываешься. Я ведь от души…

Дождь усилился. Мы спешили выехать с разъезда.

Уныло шумит лес, монотонно стучит дождь.

Где-то среди окопов, в гарнизонах и между передовых секретов «осадной» армии в эти минуты пробираются партизанские разведчики. Кто охотится за «языком», кто подслушивает телефонные разговоры между штабами, подключившись к кабелю полевого телефона…

Сколько бы нас, разведчиков, ни было, где бы мы ни действовали в эту темную ночь, задача у всех одна: помочь тем, кто уходит за Днепр.

Вот почему не спали Воронцов и Гуторов, ставя все новые задачи своей разведке. Вот почему не спал капитан Бессонов и не давал спать командирам других отрядов. Не довелось спать в эту ночь и нам с Коршком.

В редкие минуты одиночества я неизменно думаю о Любе. Все чаще мысли возвращаются к ней. После трагической гибели Сокола Люба стала внимательнее к Калганову, относится к нему по-сестрински. Разведчик тосковал по другу, не находил себе места и был признателен ей за внимание. Кажется, он примирился с мыслью о том, что Люба его не любит. А к Полине он так и не потянулся душой. Оба страдали порознь, каждый о своем… Да, так уж устроена жизнь…

— Мерзопакостная погодка, — ворчу вполголоса.

Коршок молчит. Под копытами коней чавкает грязь. Лошади скользят, оступаются. Того и гляди, свернешь шею… Мой Воронок за сегодняшние сутки прошел более семидесяти километров. И не просто прошел, а все рысью, скорее да скорее…

— Слезай, Коля. Дадим отдых коням. Пусть попасутся с полчасика…

— В такую чертову темень они и траву не увидят.

— Еще как! Ты, к примеру, разве пронесешь мимо рта свою лепеху? Конь тоже найдет, что ему надобно. Умное животное. Даже настроение чувствует: понурый, если хозяин печалится, и радостный, когда тот веселится.

— Сегодня ни нам, ни коням веселиться не с чего.

Коршок явно не в духе.

Мы жуем лепеху из какой-то смеси картофеля, вручную раздробленных зерен ржи и толченой сосновой коры. Диву даешься, как только ухитряются женщины выпекать подобие хлеба из этого суррогата? Долго еще будет после войны сниться партизанский хлебушек тем, кто вкусил его.

Разведчикам давно по-человечески не приходилось поесть. Все на ходу, все всухомятку. Многие болеют цингой. И все-таки никто не жалуется, каждый остается на своем посту, при своем деле.

— Подъем, Коля!

Побрели вперед, ощупью, коней ведем под уздцы. Наш путь — на лесное село Старая Погощь. Правильно ли идем?

Дождь все льет и льет из темной прорехи неба, словно жидкость из лопнувшего бурдюка.

Клонит ко сну. В последние дни я страшно измотался, спать почти не удается. И теперь иду, едва передвигая ноги. Нет сил бороться с усталостью… Так бы, кажется, растянулся прямо на дороге и уснул мертвым сном! А спать нельзя. Нужно во что бы то ни стало разыскать отряд Гудзенко, передать очень важную информацию и получить в обмен от них сведения о противнике.

Трудно назвать дорогой потоки грязи, которые растекаются по старой вырубке. Дальше идти нет сил. Мы сели на коней. И почти тут же их копыта застучали по настилу дряхлого, совсем сгнившего моста.

Конь Коршка передними ногами провалился между бревнами. Николай вылетел из седла, едва не свернув шею. Я ехал впереди, и мне удалось благополучно перебраться на противоположную сторону размытого дождями оврага. Остановил Воронка, поспешил на помощь. Включил фонарик, висевший на поясе, осветил место катастрофы. С трудом вместе с Колей подняли застрявшего в настиле коня. Осмотрели.

— Обе ноги переломил? — чуть не плача, спросил Коршок.

— Обе ноги целы. Конь ушибся и только. А как ты, джигит?

— Легкий испуг и… несколько синяков.

— Дешево отделался. Повезло тебе.

После происшествия на мосту удваиваем осторожность.

Впереди должен быть разъезд Новенький, но его что-то не видно. Мне стало казаться, что мы уклоняемся от заданного направления. Ориентиров нет. Ночь — темнее сажи. Лес мрачен, суров, шумит листвой, скрадывая звуки. На душе кошки скребут. Мне не приходилось бывать в этих местах, запросто можно сбиться с дороги…