Питер Хук - Хасиенда: Как не стоит управлять клубом

Вот одна из моих любимых историй того времени. В день своей свадьбы мой друг и его шафер обнаружили, что на вечер у них ничего нет. Наведались к дилеру, но у того тоже было по нулям.

«Но есть у меня таблетки из Амстердама, — сказал он им. — Называются экстази. Я сам ещё не пробовал. Хотите пару?»

Мой друг, к тому времени выпивший пару-тройку пинт, ответил: «Да, неси. Попробуем».

Подъехав к церкви, он и шафер решили принять по таблетке перед тем, как войти внутрь. Следующее, что жених помнил, — кладбище, где он и его шафер лежат на могильных плитах, держась за руки, смотрят на облака и объясняются друг другу в любви, а отец невесты трясёт его, пытаясь привести в чувство. Полный неадекват.

Экстази действовало так не на всех. Но оно определённо отличалось от всего, что мы пробовали до этого. Раньше, когда говорили «убраться в хлам», то имели в виду пиво и спиды. Теперь это означало экстази.

Но длилась эта благодать недолго. Когда полиция стала тщательнее контролировать оборот экстази, качество продукта снизилось. Зачастую от таблеток можно было только заболеть, в лучшем случае вам подсовывали таблетки от глистов для собак. Один парень в закутках Хасиенды продавал под видом экстази и ЛСД «Нурофен», обёрнутый в промокашку. В конечном счёте его поймали и осудили так же, как за настоящую наркоту.

Местной забавой Солфорда стало подмешивание таблеток в напитки. В Swan уже нельзя было оставить свой бокал без присмотра, приходилось брать его в туалет, иначе кто-то мог пошутить и подкинуть туда таблетку экстази. Это происходило всё время (и сейчас происходит. Кто-то подколол меня так на сороковом юбилее Мэнни. Эффект длился три дня. Сукины дети).

Мой друг Твинни постоянно так шутил. Мы всё время с ним из-за этого ссорились. Однажды в клубе он подкинул таблетку нашему американскому менеджеру Тому Атенсио. Зал гудел, это был одно из мероприятий в период пика популярности эйсид-хауса. Мы сидели с ребятами из Солфорда, и тут появился Твинни. «Эй, Том, таблетку не желаешь?»

«Нет, дружище, спасибо», — протянул тот с калифорнийским акцентом и вернулся к разговору с кем-то.

Но стоило ему расслабиться, Твинни снова: «Эй, Том!», — и как только Том обернулся, Твинни забросил ему таблетку. Том громко закашлял, поперхнулся, но таблетку проглотил.

«Вот же ублюдок», — подумал я, а все остальные стали истерично ржать.

«Мать твою, ты что творишь!» — заорал Том. Он был недоволен, но не пошёл проблеваться, как я ему посоветовал. Храни его Бог, он решил ничего не предпринимать.

Я ждал... Нужно немного времени.

Становилось всё интереснее. Спустя примерно полчаса я спросил: «С тобой всё в порядке?» «Да-да, всё прекрасно», — ответил Том, но его голос становился громче.

И громче. И ГРОМЧЕ.

Внезапно он забрался на стол, стал свистеть и орать: «Давай, Манчестер! Ууууу!»

И вот это уже было смешно. Жестоко, но смешно. Сами мы настолько привыкли к экстази, что на нас оно уже не действовало, но Том реально слетел с катушек. Как безумный он стал носиться по клубу. Наконец вернулся с девчонкой, и я не шучу, она была не красавица, но он активно её лапал. Девушка повернулась и спросила: «Кто это, блин, такой?»

«Который? Том?»

«Да, он только что сказал, что увезёт меня в Голливуд и сделает звездой».

Видимо, Том обежал всю Хасиенду, всем признался в любви и всех обещал сделать знаменитостями. Забавно, что это же он сказал и мне. В конце концов я притащил его в отель и оставил танцевать в углу.

Твинни проделал тот же номер с ещё одним гостем из США (к слову об укреплении англо-американских отношений), с нашим бухгалтером Биллом. Этот ублюдок был очень метким, ему бы в дартс играть. Реакция Билла была примерно такой же, как у Тома, с тем лишь отличием, что он преследовал девушек по всей Хасиенде и трепал их волосы. Один из охранников вышвырнул его за такое омерзительное поведение.

В творческом плане все наркотики, включая экстази, действуют на меня одинаково. Я не могу сочинять музыку. Когда я под кайфом, то ни хрена не могу. Так было всегда. Я способен лишь пойти в паб, а там микшерных пультов нет. Они бы телику мешали.

Если вы правда хотите знать о влиянии наркотиков на музыкантов, то посмотрите на нас. Группа начинает употреблять — и качество музыки снижается.

Всё это происходило под музыку эйсид-хаус. Для меня это направление было новым панком: та же эстетика DIY («сделай это сам»), та же свобода выражения. Технологии позволяли людям писать музыку прямо в кровати, что было просто замечательно, как возвращение к панк-року с его принципом «все так могут». И мне это нравилось.

Разница в том, что панк был агрессивен: борьба с миром, анархия, шок и разочарование. Эйсид-хаус ничего не отвергал. В его основе были мир и любовь.

Диджей Грэм Парк впервые выступил в Хасиенде в феврале 1988 года. Он играл в Garage в Ноттингеме, ещё одном месте сосредоточения музыки эйсид-хаус. Парк являлся частью Northern House Revue и мог наблюдать рост популярности музыки хаус в Манчестере. После появления экстази всё стало происходить быстрее. Парк встретился с Пикерингом на фотосессии для журнала в связи с активно развивавшимся феноменом музыки хаус, и был ещё раз приглашён в клуб, чтобы заменить Пикеринга в июле.

«Разница просто поражала, — вспоминает он. — Было ощущение, что произойдёт что-то действительно интересное».

На его глазах клуб достиг своего пика в последующие два месяца. «Если в июле было дико, то в августе и сентябре — просто изумительно, невероятно».

Тогда стали появляться легендарные очереди в Хасиенду. «[Клуб] был полон каждую пятницу с открытия и до самого закрытия, — вспоминает Парк. — Мы с Майком приезжали в половину девятого, а у дверей уже была большая очередь. В девять мы открывались, и народ бежал на танцевальную площадку. Никогда не видел ничего подобного. В клубе была стеклянная крыша, и в летние ночи первые часы было светло, а когда люди выходили из клуба, уже светало».

«Экстази стремительно, как мексиканцы, проникло в клуб за три недели, — говорил Пикеринг журналисту The Observer. — Я мог остановить запись, поднять руки в воздух, и всё бы взорвалось. Клуб разлетелся бы на куски».

«Это был совершенно новый опыт, — сообщал в The Observer диджей и журналист Джон МакКриди. — Было ощущение, что целое поколение вздохнуло с облегчением, освободившись от давления и контроля. Мешковатая одежда целиком лишала обстановку сексуальности. Жар от двух тысяч танцующих, в том числе в баре и в очередях в туалеты, усмирял все желания. Мы все выглядели дерьмово. Взявшись за перила на балконе над танцевальной площадкой, можно было почувствовать осевший на них конденсат от пота. Когда музыка выключалась, всё резко менялось. В комнате сразу становилось холодно, поскольку двери распахивались настежь, и публику выпроваживали на выход. Назад к суровой реальности. До следующей пятницы. Всё действо вызывало большее привыкание, чем наркотики. Хотелось, чтобы это продолжалось вечно».