Сергей Поварцов - Причина смерти — расстрел: Хроника последних дней Исаака Бабеля

« Вопрос: С кем из французских разведок (так в тексте. — С. П. ) кроме Мальро вы поддерживали связь?

Ответ: С Вожелем.

Вопрос: Кто он такой?

Ответ: Вожель — журналист, разведчик по русским делам, работавший в контакте с Мальро.

Вопрос: Назовите все известные вам шпионские связи Вожеля в СССР.

Ответ: Московскими друзьями и осведомителями Вожеля являются Михайлов, редактор „Москау“, Мейерхольд…» [174] Театральная жизнь. 1990. № 2. С. 9.

Сталин убивал хладнокровно. При этом он умел казаться философом. Конечно, то была циничная философия на чужой счет. Когда генерал де Голль приехал в Москву, диктатор сказал ему: «В конце концов смерть всегда оказывается победительницей» [175] Мальро А. Зеркало лимба. М., 1989. С. 340. . Генерал не понял загадочной фразы Сталина. Для советских граждан тут не было загадки, — к несчастью, к несчастью…

Бабель в Париже вне контактов с соотечественниками — фигура немыслимая. Живой, ироничный, любознательный, с горячим желанием все увидеть собственными глазами, писатель легко пренебрегал условностями нового советского менталитета. Вспоминаю слова Владимира Брониславовича Сосинского, встречи которого с Бабелем всегда носили самый непринужденный характер. Бывший белый офицер, литератор и эмигрант рассказывал мне, что не в пример некоторым советским писателям Бабель не чурался общения с русскими эмигрантами. Независимо от их политических взглядов он умел находить в любом собеседнике что-то неповторимое, интересное. Нос Бабеля, «неутомимо любопытный», по выражению Эренбурга, приводил его то на лекцию П. Н. Милюкова, то в парижские трущобы, то в рабочие кварталы столицы. Везде Бабель чувствовал себя естественно, несмотря на репутацию «еврея-чекиста» (у русских эмигрантов, конечно). И все-таки положение советского писателя ко многому обязывало. Многоцветье заграничного бытия не ослепляло Исаака Эммануиловича, зоркость художника не изменяла ему. Он отлично видел социальные контрасты чужой жизни и в то же время избегал квасного патриотизма. «У советских собственная гордость», — сказал Маяковский в известном стихотворении. Имелась она и у Бабеля, хотя он старался говорить об этом с юмором, не выставлял напоказ. По возвращении с конгресса в защиту культуры сказал корреспонденту «Литературной газеты»: «Наша великая родина сопровождает нас повсюду, мы на каждом шагу ощущаем ее дыхание. Один только факт принадлежности к советским гражданам ставит нас часто и на чужбине в центр самого ласкового внимания и забот… Я сказал бы, — шутливо заявляет т. Бабель, — что быть за границей советским гражданином — это прямо-таки профессия, и весьма благородная» [176] Дельман. Широким фронтом против фашизма // Литературная газета. 1935, 15 августа. .

Серьезное здесь окрашено доброй иронией, и в этом весь Бабель. Не плоский, не одномерный, а мудрый, многое понимающий. Может быть, слишком многое. По крайней мере, мне ясно одно: курс Сталина Бабель внутренне отвергал.

Став узником сталинских тюрем, он был вынужден давать показания на тех, с кем встречался в Париже в разное время. Русская эмиграция интересовала ГБ не меньше, чем партийные функционеры и вольнолюбивые интеллигенты в СССР. Еще раз приходится напомнить читателю, что ракурс, избранный Бабелем, определен трагическим положением арестованного. В сюжете данной главы появляются новые имена. Об этих людях речь, впереди. Пока прочтем несколько листков, написанных рукой Бабеля.

«Узнав о предстоящей моей поездке за границу (в 1927 г. — С.П. ), Воронский просил меня увидеться с некоторыми белыми писателями, осветить положение в СССР согласно его установкам, попросить у них рукописи для напечатания.

Во время первой поездки я виделся с Ремизовым, Осоргиным, Мариной Цветаевой. Ремизову оказал небольшую денежную помощь, завязал знакомство с сыном Леонида Андреева — Вадимом, молодым эмигрантским поэтом, и возбудил ходатайство о разрешении ему вернуться в СССР. Тогда же познакомился с Эренбургом: знакомство это со временем перешло в дружбу.

В отзывах моих об СССР положительное чередовалось с отрицательным; гораздо резче я говорил во второй свой приезд в 1932 году.

Такие люди, как Ремизов, Осоргин были настроены к СССР до некоторой степени нейтрально. В 1932 году я встретился с двумя активными врагами Сов. Союза — автором книги об Азефе меньшевиком Николаевским и бывшим троцкистом, ныне фракционером Сувариным. Оба спрашивали меня о положении в Союзе, и обоим я рисовал клеветнические картины жизни в Сов. Союзе.

С Николаевским у меня было два свидания — одно на квартире Грановского (предполагавшегося режиссера фильма „Азеф“), другое — в кафе. Он интересовался, помню, институтом Маркса и Энгельса; на этот вопрос я никакого ответа дать ему не мог и затем расспрашивал о коллективизации. От дальнейших свиданий с Никол. я воздержался, т. к. узнал, что он человек весьма активный и опасный.

С Сувариным познакомил меня художник Анненков, у которого я бывал часто. Основная тема вопросов Суварина — судьба оппозиционеров и его бывших соратников в СССР. Я рассказал ему что знал — о Радеке, Воронском, Зорине и др., несколько раз давал ему имевшуюся у меня политико-экономич. литературу по СССР, послал ему по его просьбе несколько ленинских сборников из СССР. Я знал уже в это время, что Суварин является врагом СССР, и откровенные разговоры с ним считаю не столько легкомыслием, свойственным мне в таких случаях, но тяжким проступком».

Фрагмент из этих показаний примечателен не тем, что является самооговором Бабеля. Эпизоды, которые он вспоминает, интересны прежде всего фактически, как подтверждение разнообразных бабелевских знакомств, в первую очередь — литературных. Следствие же интересуют не писатели-эмигранты (о чем можно только пожалеть), а политические фигуры, каковыми являлись Борис Николаевский и Борис Суварин. Правда, они тоже писали книги, но не беллетристические. Значит, историческая справка неизбежна.

Сначала о Николаевском. До недавнего времени имя Бориса Ивановича Николаевского (1887–1966) было известно в России сравнительно узкому кругу специалистов, историков по преимуществу. Годы перестройки оживили память. Сперва американский биограф Бухарина С. Коэн, потом вдова Бухарина Анна Ларина напомнили русскому читателю о существовании незаурядного публициста и политического деятеля! В 1991 году в Москве вышла книга Николаевского об Азефе «История одного предателя. Террористы и политическая полиция». На следующий год московский журнал «Библиография» (1992, № 5–6) напечатал небольшой очерк о Николаевском с приложением списка его сочинений почти за полвека. На карте отечественной исторической науки исчезло еще одно белое пятно.