Сяргей Шапран - Сяргей ШАПРАН УЛАДЗІМНезавершаная аўтабіяграфія. Старонкі новай кнігі

Напал жарсцяў чалавечых, што віравалі ў Крэўскім замку, ніколькі не меншы, чым у трагедыях Шэкспіра. У Крэве стагоддзямі спляталіся, сцягваліся ў вузел заблытаныя шляхі і сцяжыны нашай гісторыі.

Пад рэшткамі замкавых сцен, на руінах нашай гісторыі прайшло маё дзяцінства. Праз гэта, адсюль я - беларус. Нацыянальнасць - не запіс у пашпарце, а мова, гісторыя і культура, да якіх ты належыш. Хоць бацька мой, Пракоп Міхайлавіч Някляеў, родам з Волгі, - ва ўсім рускі чалавек. З неабдымнымі, як прыволжскія стэпы, памкненнямі і стыхійным, так да скону і не ўтаймаваным, характарам. На вайне яго, цяжка параненага і кантужанага, нават закапалі былі ў магілу, але ён і ў магіле выжыў. У 1945 годзе, калі ён адваяваў, яго не адпусцілі на Волгу, а накіравалі ў Заходнюю Беларусь. Тут лёс і звёў яго з маёй маці, так што я ў нейкім сэнсе - вынік вайны, таму і напісаў у адной з першых сваіх паэм: “Сутыкненне нацый і народаў вырашала: быць мне ці не быць?..” Пра тое самае адна з найбольш біяграфічных маіх аповесцяў “Мірон ды Мірон”.

Маці мая, Анастасія Іванаўна Магер, вечная працаўніца, ціхая верніца. Калі бацьку я помню з пісталетам у руках, з якога - ледзь што не па ім - пачынаў ён страляць ва ўсе бакі, дык маці - са Святым Пісаннем, з малітваю перад абразом: “Даруй, Божа, пасланаму Табой мужу майму...”

Малілася яна, калі царкву ў Смаргоні зруйнавалі, пад яблыняй, якую называла Царквой. Ва ўсіх дрэў у нашым садзе былі свае імёны...

Так я і вырас, гэтак - паміж пісталетам і абразом - і прайшло дзяцінства. Амаль усё, што мной напісана, адтуль.

Чытаць я навучыўся недзе гадоў у пяць - і не па лемантары, а па Бібліі. Мой дзед Ясь, Іван Маркавіч Магер, якога дасюль у Крэве згадваюць, як святога, аслабеў на вочы і ўжо не бачыў літары Святога Пісання. “Цяпер твае вочы будуць маімі”, - сказаў ён аднойчы і стаў вучыць мяне грамаце. Літары ў нас называліся Агрэст, Бульба, Гурок, Карова, Морква, Парэчка, Свіння, Цялушка, Шчаўе, Яблык - яны раслі ў садзе і на гародзе, мыкалі і рохкалі ў хляве. І штовечар я дзеду, заікаючыся і ад няўмення, і ад намагання хоць неяк спасцігнуць тое, што напісана, чытаў: “Слово в начале было у Бога и само было Бог”».

Праўда, многае застанецца па-за межамі і гэтай рэдакцыі аўтабіяграфіі. Напрыклад, такое: «З усяго, што было, згадваюцца найчасцей крэўскія пагоркі, па якіх іду, маленькі, і нанізваю на сцяблінку мятліцы сонейкі суніц». Ці сведчанні тых, хто ведаў яго ў дзяцінстве і сцвярджаў, што «больш радаснага, ззяючага хлапца яны не сустракалі». А калі адгартаць каляндар яго жыцця ў самы пачатак, дык вось які першы ўспамін пра сябе самога:

«Мне было около двух лет, когда мой дядька Пётр Иванович уронил меня на каменный порог дедовской избы. Так что я в прямом смысле “головой стукнутый”, что внешне, может, и не очень заметно.

С этого момента я начинаю себя помнить.

Не определю точно когда, но однажды возник во мне к самому себе любопытный вопрос: а где ты был раньше? Где ты был два тёмных года до того дня, как “стукнулся”?

А ведь я был. Осваивал мир, координировался в нём, обретал речь, то есть делал великий и, может быть, воистину гениальный труд, выше которого свер­шить не дано. И где всё это? Осталось в порожном камне дедовской избы? [...] Детский вывод, к которому я пришёл, отвечая на вопрос “а где же ты был раньше?”, заключался в следующем: если я себя не помню, если меня для меня как будто не было, но мне и всем известно, что я был, существовал, значит, точно так же я был, существовал и до своего физического рождения. То есть в прошлом, сказал я себе, небытия нет».

БАЦЬКА

«Автобиография

Я, Некляев Прокофий Михайлович, родился 19 июня 1911 года в селе Прямая Балка Дубовского района, Волгоградской области, в семье крестьянина-бедняка.

В 1917-1919 гг. отец воевал на фронтах граждан­ской войны, служил в кавалерии, в разведке армии Буденного. Мы остались с матерью одни, а всех нас, детей, было девять душ. В Поволжье свирепствовал голод. Троих из нас пришлось отдать в приют. Я по­пал на Кавказ, в г. Тбилиси, и пробыл там до августа 1922 года.

Отец, демобилизованный из армии по ранению и контузии, долго не мог оправиться. В 1923 г. он нанялся пасти общественный скот, мы ему помогали.

В декабре 1929 года наша семья вступила в колхоз.

Назывался наш колхоз “Путь Ленина”.

В 1930 г. меня направили на курсы трактористов- машинистов в г. Слобода-Николаевка. Окончив курсы, я работал в МТС Дубовского района. В октябре 1934 г. ушел в армию. Служил в г. Барнауле, в мотчасти 64-й дивизии.

После демобилизации вернулся домой, работал бригадиром тракторно-полеводческой бригады Дубовской МТС, в колхозе “Путь Ленина”. Включился в соцсоревнование за 100-пудовый урожай с гектара. В 1937­-1938 гг. бригада получила урожайность 120 пудов с гектара с общей площади в 1300 га.

В 1939 г. я был избран депутатом районного Совета и направлен работать в колхоз “1 Мая”, село Садки Дубовского района. Здесь меня избрали председателем.

Председателем колхоза “1 Мая” я работал до начала Великой Отечественной.

24 июля 1941 года мы ушли на фронт. Четверо братьев. Старший погиб, двое вернулись инвалидами войны. Я был ранен, контужен. 27 октября 1945 г. Белорусским военным округом из Советской Армии демобилизован.

Демобилизованным коммунистам партийной организацией округа было пред­ложено остаться работать в Белоруссии. Я получил направление в Молодечненскую область. [...]

25 октября 1946 г. на основании решения Сморгонского РККП(б) я был переведен на работу по восстановлению сельского хозяйства. До 1951 г. я работал заведующим мельницой, директором маслозавода и столярной мастерской, а параллельно этому - фактически главной и основной была работа секретарем партийной организации Кревского сельсовета. В декабре 1948 г. я был утвержден председателем исполкома Кревского сельского Совета депутатов трудящихся.

В 1951 г. РККП(б) направил меня на работу в Сморгонскую МТС. [...]

П. Некляев

25 января 1978 г.»

«Весна 1949 года, мне около трёх лет, отец везёт меня на повозке из Сморгони в Крево, мы проезжаем через Богушевский лес, вдруг из лесной тишины щел­чок, хлопок, от повозки летит щепа, я у отца в охапке под левой рукой, правой он стреляет из пистолета, выбрасывается из повозки, ползёт, укрывая меня, к обочине, опять стреляет через дорогу в пустоту леса.

Поздно вечером он пьёт дедовский самогон и кричит: “А если бы во внука твоего попали, а?! Ну, я вам устрою! Я вас научу советскую власть любить!”

У отца после войны власть не спросила, хочет ли он домой, на Волгу, которой он бредил до самой смерти. Как коммуниста и бывшего председателя колхоза его направили из армии в Западную Беларусь проводить коллективизацию. Направление оказалось бессрочным.»