Евгений Панов - Зоология и моя жизнь в ней

Понятно, что в своей книге о социальном поведении животных я не мог обойти все эти проблемы. Им целиком посвящена последняя глава 8, где я на 49 страницах подробно разбираю суть построений социобиологии, а также степень соответствия предсказаний ее теории тем результатам, которые были получены зоологами при полевых исследованиях множества видов животных. В работе над этим трудным разделом неоценимую помощь оказала мне моя третья жена Елена Георгиевна Потапова. Ее жесткая критика каждой очередной написанной страницы заставила меня многократно переделывать текст и придать ему, в конце концов, необходимую прозрачность и доступность даже для неподготовленного читателя. Каждому, кто захочет ознакомиться с обсуждением вопросов, которые я, за недостатком места, затронул здесь в беглой и компактной форме, я предлагаю обратиться к оригиналу книги.

В 1982 г., когда книга была рекомендована к печати ученым советом Института эволюционной морфологии и экологии животных, существовало правило, согласно которому объем текста не должен был превышать 20 печатных листов. Одним печатным листом в то время считали 24 страницы текста, отпечатанного на пишущей машинке. Таким образом, текст, больший чем 480 страниц, издательство «Наука» попросту отвергала уже на стадии подачи рукописи. «Забирайте и сокращайте!», говорили авторам. Неизвестно, кто и когда придумал это правило, и входило ли оно в число « указов », которыми регулировалась вся жизнь общества. Объясняли это непререкаемое требование тем, что в стране существует дефицит бумаги, так что на всех ее не хватит. «Ишь, чего захотели!»

Понятно, что мой обзор мировой литературы по вопросам социального поведения никак не мог уложиться в эти рамки. Один только перечень цитированных мной источников, напечатанный в книге шрифтом более мелким, чем основной текст, занимал 45 страниц. К счастью, директор нашего института, Владимир Евгеньевич Соколов, пользовался заметным влиянием в высших академических кругах [112]. Он пообещал мне, что поможет «пробить» книгу, не прибегая к сокращению ее объема.

Тут началась длительная бюрократическая волокита. Соколов не мог просто взять и приказать руководству издательства принять мою книгу в печать. Оттуда должен был быть послан запрос на его имя, на который следовало ответить подробным объяснением того, почему для меня нужно сделать исключение из общего правила. Все это следовало выполнить как всегда срочно , поскольку иначе существовал риск, что я могу пропустить свою очередь.

Как раз в тот день, когда мне на руки выдали запрос из издательства, который я планировал сразу же передать Соколову, началось заседание Президиума Академии наук СССР. К счастью, контора, где я получил документ, находилась на той же улице имени Первого Великого Вождя [113](Ленинский проспект), где располагалось и величественное здание Президиума АН. В заседании принимал участие и Владимир Евгеньевич. И вот я, взмыленный, прибегаю туда, но у входа путь мне решительно перегораживает вахтер: «Куда! Вам сюда нельзя!» Я с трудом начинаю осознавать, что я, простой кандидат биологических наук, кощунствую, пытаясь проникнуть на Олимп, где сильные мира сего обсуждают судьбы передовой советской науки. А точнее, делят деньги, выделенные правительством Академии наук: какому институту и/или лаборатории дать, а какие и так перебьются.

Из-за турникета вглядываюсь в толпу снующих по вестибюлю академиков и членов-корреспондентов в надежде заметить среди них Соколова. И тут вижу директора Института цитологии и генетики, в котором я работал в Новосибирском Академгородке, Д. К. Беляева. «Дмитрий Константинович, – кричу я, – подойдите, пожалуйста!». Он подходит, а я говорю: «Мне срочно надо передать документ Владимиру Евгеньевичу Соколову, а меня не пускают…». «И не пустят, голубчик, и не пустят…», – отвечает он, берет из моих рук бумагу и уходит.

В итоге рукопись взяли с превышением объема в два печатных листа. С моим редактором, Галиной Михайловной Орловой, отношения сложились ровные и даже дружественные. Она вносила в текст минимальное количество правки, наиболее часто меняя словосочетание «друг с другом» на казавшееся ей более правильным «между собой». И вдруг меня срочно вызывают в издательство. Оказалось, что дело вот в чем. В книге я цитировал книгу польского социолога Яна Щепаньского «Элементарные понятия социологии ». Но в это время руководству Советского Союза чем-то не угодила Польша. Поэтому мне было сказано изъять из моего текста две с половиной строки этого цитирования и заменить удаленное точно таким же количеством знаков. Иначе, предупредили меня, книга не может быть издана. Пришлось согласиться на это абсурдное требование.

И вот, казалось бы, все улажено и верстка готова к печати. Но тут я объяснил Галине Михайловне, что публикация такого характера не сможет быть использована в работе специалистами, если не будет снабжена указателями – предметным, названий животных и именным (с фамилиями цитированных авторов). Услышав это, она пришла в отчаяние: «Ведь это еще, как минимум, два печатных листа! Снова идти к руководству и молите их об увеличении объема! Я этого не выдержу». Но к этому времени бороться с моими «причудами» устали, по-видимому, уже все. Случилось даже чудо – мне заплатили какую-то небольшую сумму за составление указателей. Правда, это было единственное денежное вознаграждение за три мои объемистые книги, вышедшие в Издательстве «Наука».

В 1972 г. я переехал из Новосибирского Академгородка на работу в московский Институт эволюционной морфологии и экологии животных (ныне – Институт проблем экологии и эволюции). Здесь мне была предоставлена возможность выбрать лабораторию, чья тематика соответствовала бы моим научным интересам. К этому времени у меня накопилось огромное количество магнитофонных записей голосов множества видов птиц, в том числе сорокопутов и каменок. Этот материал требовал обработки, осуществить которую можно было лишь с помощью специальной, самой современной лабораторной техники. В Институте ею располагала только Лаборатория биоакустики. Это обстоятельство и определило мой выбор.

В действительности, главным направлением исследований Лаборатории была не биоакустика, а гидродинамика водных животных, в то время – в основном дельфинов. Этим занималось большинство сотрудников под руководством заведующего лабораторией, физика по образованию, Евгения Васильевича Романенко [115]. Тема относится к области биофизики и требует весьма серьезного технического оснащения для проведения опытов с животными. Объектом их служили дельфины афалины, которых содержали на биостанции Малый Утриш, принадлежавшей Институту. Каждое лето к дверям лаборатории, ютившейся тогда в подвале жилого дома, подгоняли два огромных трайлера. Туда грузили тяжеленные ящики с оборудованием (стационарные магнитофоны; кинокамеры, сконструированные самими инженерами нашего коллектива; вольтметры; амперметры; осциллографы; генераторы; запасные части к приборам; и уйма вещей, назначение которых мне было совершенно неизвестно). Погрузка занимала обычно целый рабочий день. Трайлеры направлялись на юг, в Краснодарский край, где на берегу Черного моря, между городами Новороссийск и Анапа, располагалась научно-исследовательская база. Туда на два-три месяца уезжали на все лето почти все сотрудники лаборатории, так что ее помещение в это время фактически пустовало.