Ольга Книппер-Чехова - О.Л. Книппер – М.П. Чехова. Переписка. Том 1: 1899–1927

Твое письмо от 7 февр. шло что-то долго [1439], из Гурзуфа получаю скорее. Оказывается, там на даче Яворского живет моя знакомая петроградская – жена Нестора Котляревского (заведыв. репертуаром Александринск. театра) [1440]. Антон его знал. И думает жить там все лето. Я очень рада – она может сообщать мне сведения о моем домике. Недавно мы с Чеховыми были в синематогр. и видели мою бухточку и лесенку. Я даже помню, как снимали эту картину.

Если бы ты знала, как стало неинтересно играть на сцене… Куда теперь спрячется искусство, какими путями оно пойдет… Не знаю, ничего не понимаю… Я думаю, оно долгое время будет вынашиваться в душах людских, и когда люди устанут от этой разрухи и от строительства новой жизни, – тогда оно выльется в какой-то новой форме… Ну поздно. Целую тебя крепко. Держись, крепись. Обнимаю. Оля .

А блинов все-таки грешница недавно поела у Ольги Лазаревны. Целую.

2/15 марта 1918 г. [Москва – Ялта]

Ну вот, Москва теперь настоящая столица [1441], милая Маша. Дождалась матушка. Белые колонны Дворянского собрания стоят еще на месте после вчерашнего дня [1442]… До дна приходится пить чашу страдания и унижения [1443]. Перейдут ли наши страдания в радость для тех, кто будет жить после нас?! [1444]Как тяжело думать, что мы не вместе в такое сложное, трудное время – и ты одна там… Сегодня был Иван, говорил, что у тебя ночуют и Альтшуллеры, и Эрмансы – и это слава Богу. Получила письмо от твоего брата Михаила, он думает, что его письма не доходят до тебя, т. к. ты не отвечаешь ему, и просит передать, что он остается в Петрограде, хотя предложена эвакуация. Он без семьи не уедет. Начальство созвало их и сказало, что хотя мир и подписан, но Петроград будет сдан [1445]. Ехать не на чем и некуда. Есть нечего.

Про сейфы Иван писал тебе, вероятно, – и, верно, описал наши хождения по Кремлю, где никто не понимал слов культурно-просветит. комиссия и где громко спрашивали товарищи, где революцион. трибунал?

Волнение большое в Москве из-за декрета об уплотнении жилищ и о выселении граждан – что-то невероятное сие последнее. Наших Трубниковских [1446]пока не выселяют, выселили пока только большие квартиры, кот. заняты теперь матросами и красн. гвардией. Актеров, говорят, не будут «уплотнять», и теперь только страх за мать. Я все зову Чеховых к себе переехать, но ты знаешь, какие они стесняющиеся, а было бы хорошо. Там им тяжело в одной комнатке и среди этих терьяновск. завываний. Иван ничего с виду, энергичный, а София Влад. стала апатичной.

Вот и масленица без блинов… Так много событий за все это время, так нагромождается, так надвигается что-то – что как-то теряешься, нет сил разобраться в том – как это могло случиться, как мы подошли к этой страшной катастрофе… Не хочется терять веру…

Сегодня была статья во «Власти народа» (кстати, вырежу и пошлю тебе) – мне по душе. Я тоже такого мнения относит. Петра, и с самого начала войны эта мысль не покидает меня [1447].

Ну, Маша, спи спокойно, будем надеяться, что свидимся при более благоприятных обстоятельствах… Пожалуйста, не теряй надежду увидеть меня. Кланяйся всем, кого знаю и кто помнит меня. На днях была у меня Таня Зевакина [1448]. Целую тебя крепко. Влад. Ив. получил твое письмо [1449]. Оля

28 марта/10 апр. 1918 [Москва – Ялта]

Дорогая Маша, я тоже долго не писала тебе [1450], тоже не писалось, и тоже до отчаяния раскладывала пасьянсы по ночам, изредка поглядывая на весь ряд ярко освещенных реквизированных особняков по ту сторону бульвара и на отражение освещенных окон в жидкой грязи бульвара – точно в Венеции… А все же радостно как потянуло весной… Верно, хорошо теперь на юге, цветут деревья… Из Гурзуфа в письме получила фиалочки – трогательное впечатление в этой разрухе, запустении, потерянности и грязи, в кот. мы живем.

Я как-то ясно почувствовала, как ты сидишь у Антона в спальной и шьешь, и как солнце жарит…

Два раза меня спрашивал кто-то по телефону – не продаю ли я Гурзуфа, и потом, не продашь ли ты ялтинский дом, не то Мисхор… Воображаю, как ты поплакала по Володе в Мисхоре – там так все полно им. На днях Чеховы ночевали у меня две ночи. Иван все хлопочет по твоим делам. Вскоре едет в Крым Ханжонковск. ателье, и я завтра буду звонить m-me – не согласится ли она взять с собой Ивана с Соней. Хочется их, горемык, переправить к тебе, на солнце, в уют… При них привозили Оличку, т. ч. они познакомились и остались друг другом довольны.

Я все думаю о переселении к матери. На днях я вытерпела сильный натиск со стороны солдат – один из них желал непременно поселиться у меня, а у меня еще не было в руках нужной бумаги, – теперь она есть, но все же могут поселить [1451]. К матери тоже приходили, и она волнуется невообразимо. Не знаю, как решить. Тяжело оставить свое гнездо – я так люблю Пречист. бульвар, свои большие окна, простор, храм Спасителя…

Лулу с девочкой и, верно, с Адой после Пасхи думают ехать в Барнаул. Верно, и Леву прихватят. Все как-то выскочило из колеи, и не знаешь, как наладить жизнь…

Скоро я разрешусь «Росмерсхольмом», нашей больной пьесой… Мне жаль, что ты не увидишь. Тебе бы понравилась декорация [1452], т. е. комната в нашем доме, – не хочется говорить декорация: играем в сукнах.

Конст. Серг. все еще болен. Германова сильно больна, у Павловой паратиф. Я так устала внутренне, что теряю уже стыд на сцене и даже не стараюсь играть, когда чувствую утомление. Иногда во время игры думаю о том – как легко сойти с ума, оттого что перестаешь понимать, что делается кругом, не реагируешь ни на что. Если ничего не случится, сыграем первый спектакль 13 апреля [1453]. Все мои пьесы в репертуаре, и мне очень трудно. Сильно утомляет пешее хождение на спектакли.

Что будет летом – и не загадываю. Кажется, театр предполагает играть до 20 июня [1454]. Куда возможно будет переправить мое тело хотя бы на короткий отдых – не представляю. А может, придется остаться в Москве.

Как тяжело смотреть на то, что было прежде милой женщиной, такой очаровательной старушкой! – конечно, лучше конец, чем такое жалкое существование в бессознательном состоянии [1455].

А ты мечтаешь об эмиграции? Куда нос-то покажешь после наших «революций»? Оскорблять будут. Иван читал, как освистали Маклакова в Париже [1456]– кажется, в театре, т. ч. должен был уйти.

В Москве все же много кутят – вижу по нашим актерам.

Я заказала себе платье – материя у меня лежит давно – у новой портнихи, кот. была в Строган. училище, мечтала быть актрисой, молодая, муж итальянец, и при ней африканская собака без шерсти – видишь, какой экзот, и волосы по линии лба повязаны лентой…

Получила письмо от моего арендатора, он, оказывается, был арестован как контрреволюционер, его судили и оправдали… Он познакомился с соседкой, моей знакомой Котляревской – и она мне пишет о нем. Все же хочется послать семян в Гурзуф – может, удастся побывать там. Ну, кончаю, целую тебя нежно, стриженая собака, прекрати фурункулы – что же гриб? Полиночку поцелуй. Оля .