Ольга Книппер-Чехова - О.Л. Книппер – М.П. Чехова. Переписка. Том 1: 1899–1927

Не знаю, получила ли ты мое письмо, писанное после 2-го июля [1479].

Вчера было 15-ое июля – св. Владимира, и я очень думала о бедных родителях. Невесело, я думаю, было у вас.

Вчера и третьего дня мы были в Нов. Иерусалиме, побывали в монастыре – грустно… У монахов все отнято, и они все почти разбрелись, осталось человек 20. Ездили Володя с Габриель, Ада, Людмила и я. Гостиницы реквизированы, есть негде и нечего. Лавка пустая, достали только фунт замечательной печенки, кот. я прежде в рот не брала, и шоколад – 10 каплюшек за 10 р. Есть холерные случаи.

Вечером пошли пешком в Дергайково, не зная, что и кто там, почти не надеясь на возможность переночевать. Погода была бурная, ветер, то солнце, то дождь. Рожь, овес, лен, трава – все великолепно стоит. Очень много цветов, не везде еще косят. В Дергайкове тишина, вылезла Морда, огромный сенбернар, выскочил Марусин фокс, вышел сторож, бывший их садовник, кот. так и остался на месте. Дом стоит цел и невредим, ничего не разграблено. В огороде много огурцов, салата. Мы там переночевали, напились молока, наелись земляники, насладились тишиной, ароматом полей, лугов, лесов, ходили в Спасское – там все мертво, ни одна дача не сдана, все заколочено, все реквизировано. Все жалуются на голод, настроение очень далекое от большевизма. Крестьяне, с кот. я говорила, с большой любовью говорят о Марье Алексеевне и о Василии Алексеевиче, даже трогательно было. Приезжала туда Лидия Филипповна [1480], и у нее, говорят, перебывала вся деревня, так ей были рады…

Боже, как хорошо на воле, на чистом воздухе, и как ужасно в городе, если б ты знала! Мать всё на всех сердится, раздражительна стала ужасно, стала маленькая, худая, прямо страшно смотреть. Здесь так шумно на Кисловке, вся жизнь улицы лезет в комнаты, мой Пречист. бульвар прямо аристократ в сравнении с Кисловским. Даши еще нет. У нас одна прислуга, ужасный дуботолк, возбужденная, глупая, ничего не успевающая делать. Я убираю комнаты свои, стираю, глажу, чиню – и в этом проходят дни моего отдыха. Буду удирать хоть на несколько дней. Попробую поехать на пароходе по Москве-реке, по Оке, до Каширы, если ходят. Съезжу на Синёж, хотим пойти пешком вокруг всего озера.

Маша, пожалуйста, если поедешь еще в Гурзуф, даже попрошу тебя сделать это, – предупреди учителя, что ты приедешь, спроси ключи от шкафа, посмотри, что с моими платьями, башмаками, шляпами, не проели ли мыши, не заплесневели ли мои непромокаемые боты, вообще цело ли наше хозяйство, наши chaises-longues.

Недавно мы смотрели в плохоньком синематографе «Белеет парус одинокий» – вся картина, все действие происходит в моем домике, на площадке и в бухте, странно было видеть все так близко и так живо…

На мои именины Володя подарил мне альбомчик с отпечатанными видами Гурзуфа и нашей прошлогодней жизни. Посылаю тебе три снимка, где ты прикрываешь верх и открываешь низ.

Живет ли еще на мысу Вера Васильевна Котляревская? Если да – повидай ее и поклонись от меня.

Если бы только была возможность отправить Леву в Гурзуф. У него очень плохой вид, и он очень устал. Оля в деревне, живет в избе, пьет молоко, убивается о своей девочке…

17-ое июля . Вчера пришла Екатер. Павл. Пешкова и помешала кончить письмо, кот. повезет кто-то из служащих в Симферополе, в конторе родственников Мелконовой.

Сегодня ходила с Адой в Охотный, купили зелени, сливок, сметаны, ягод немного и оставили 40 р. Пучок репы – 4 р., сметана 7 р. 50 к., кабачки по 4 р., капуста 2 р. 50 фунт, сливки 4 р. – чувствуешь? Готовили обед собственноручно, т. к. дуботолк стирает: свежие щи, котлеты из пшена, соус бешамель с зеленым луком – прямо ресторанный вышел, и сегодня даже компот из ягод был. Купила сахарин, т. к. сахару не было.

Газет не читаю. Ходят разные слухи, легенды, сказки… Читаю: «Франция в XIX веке – волнения и политич. бури» [1481].

Ялтинский олеандр стоит в бутонах… Живешь и ждешь, ждешь событий. Мучает полная неизвестность.

Кончаю; все, т. е. мама, Ада целуют тебя. Обнимаю тебя и целую крепко. Низко кланяюсь Соф. Влад. и Ив. Павл. и всем. Ольга .

19/1 авг .

Может быть, ты приедешь с Ив. Павл.? Увидимся хоть [1482].

Маша, была Аннушка из Гришина, сообщила, что были разговоры о занятии домика Ив. Павл. – я не знаю, что делать. Съездить туда надо с ночевкой, а я занята все время; и не знаю, возможно ли что сделать. И хочется, чтобы приехал Ив. Павл. и жалко его здесь голодом морить.

Может, лучше не тревожить его этой вестью. Не говори.

Мама и Ада кланяются тебе.

Покойной ночи. Оля.

Письмо 3-ье. 2/15 августа 1918 г. [Москва – Ялта]

Дорогая Маша, очевидно, первое мое письмо не дошло до тебя, – тот, кто должен был везти его, очутился в Бутырках, где и покоится мое письмо пока. Жаль, а там пишу про нашу поездку по Волге… [1483].

Сижу в Москве, думаю, как бы где перехватить провианта, чтоб кормить семью свою. Плохо стало. Масла никакого. Скоро на наших костях будет болтаться одна кожа. Сейчас пришла Ада и рассказывает, что спасала с одной барышней интел. даму пожилую, кот. падала от голода. Они повели ее в столовую, напоили кофе, накормили, и она отошла; говорит, что с Пасхи не знает, что такое обед.

Вот-с.

Так и пролетел июль в Москве, было свежо, а сейчас даже очень. Сегодня собралась наша труппа, посидели, поговорили, вероятно, скоро начнем играть, просто чтоб деньги зарабатывать. Жизнь непомерно дорога. Надо будет играть в синематографе. Собираюсь уроки давать.

Получила ли мое второе письмо, кот. я просила опустить в Симферополе?

Была в твоей квартире. Там была паника. Грозили выселить Корганову, уплотнить всю квартиру. Я полетела в театр-музык. секцию, выхлопотала бумагу, в кот. сказано, что две комнаты не подлежат реквизиции, т. к. должны приехать Ив. Павл. с женой и Мария Павл., связанные службой с Москвой. Маша рыдала, огненная Елена [1484]пылала, огромный scarabee на «груде» так и колыхался – после разговора с безусым товарищем, пришедшим обмерять комнаты и заявившем, что весь дом будут выселять. Пришел этот товарищ как раз при мне и прочел мою бумагу, отложил оную и заявил, что это никакого значения не имеет, игнорировал меня окончательно. На другое утро я с Ел. Осип. и с ее учеником пошли в жилищный совет; я с двумя уже бумагами обращаюсь к секретарю, – он читает, говорит, что понимает все, но что сделать ничего нельзя, как я не убеждала его сделать исключение для семьи Ант. Павл. Чехова. Тогда я направилась к заведующему, сказала, кто я и что я прошу. Он вскочил, пожал мне руку, лицо изменилось, вник во все и обещал устроить. Вероятно, все идет ладно, т. к. в противном случае я просила «ученика» дать мне знать. Завтра пойду сама узнавать.

Эти дни чувствовала себя плохо, лежала, растрясла свою брюшину, много двигалась, убирала, стирала, стояла, и боли были.