Лидия Савельева - «Печаль моя светла…»

Хотя они с бабушкой были далеки и по возрасту (до своего замужества бабушка знала сестру только жизнерадостной и не особенно старательной девочкой), и по характеру, и по жизненным устремлениям и в последующем жили врозь, бабушка, конечно, с радостью приняла ее под свое крыло, забыв все свои упреки в легкомыслии, несовместимом с собственным отношением к жизни. Впрочем, эти упреки сегодня кажутся очень смешными, судя по тому, что три младшие сестры приводили мою серьезную и уже замужнюю бабушку в ужас тем, что возвращались с прогулок через окно после четырех часов дня, хотя отец строго запрещал им такие вольности.

Тетя Мара оказалась человеком необыкновенно живым, деятельно-изобретательным, самоироничным, неприхотливым, не унывающим ни при каких обстоятельствах. Они сразу очень сблизились с мамой, а после возвращения папы с фронта – и с ним. Что касается меня, то я очень благодарна судьбе за то, что тетя Мара буквально украсила собой мое детство и отрочество, в частности приобщив меня к театральным спектаклям и постановкам, а также ко множеству ремесленных поделок разного рода.

Вскоре наш дом чуть-чуть подлатали (помню слезы полуобманутой бабушки), и сразу же в отданную половину въехали с двух ее входов институтские работники. В бывших комнатах тети Иры и дяди Антона поселилась сравнительно молодая пара – очень славный преподаватель, кажется, геодезии Борис Николаевич с женой-врачом. Я не упомянула бы о них, если бы потом это не обернулось для бабушки моральной проблемой, типичной для послевоенного времени, хотя и недетской (об этом скажу позже). Со второго входа, в бывших комнатах Коннона и двух других немцев, поселилась семья преподавателя физкультуры по прозвищу Гыря. Его дочке, двухлетней Валечке, было суждено послужить мне пусть слабым, но пластырем на душу, тяжело и надолго раненную отъездом маленького Сережи (увиделись только через два года).

Приблизительно тогда же сменились обитатели соседнего дома, и нашими соседями по двору стали жена бывшего начальника отдела кадров строительного института с двумя девочками-погодками – Лерой и Кирой, причем старшая из них оказалась моей ровесницей. Они, как и мы, ждали папу с фронта, но наш папа опять долечивался, а Матвея Ивановича уже демобилизовали, и он вот-вот должен был вернуться. И он вернулся очень ранним утром, по словам соседей, до рассвета, на большом крытом грузовике, который разгружали очень долго, пока все не проснулись и не увидели во дворе эту громадину.

Было жаркое утро, и мы с Лидой Окуневой и Сережкой брызгались водой из бочки, стоявшей рядом с нашей скамейкой, когда к ней подбежали счастливые девочки и Кира радостно и не без гордости объявила нам с Лидой, что их папа приехал и привез из Германии много ящиков с подарками. Но только мы развесили уши, чтобы услышать самое интересное, как появился их папа, которого мы видели впервые, и я просто застыла от изумления. То, что он строгим голосом позвал дочек домой, ничуть меня не удивило, но он был в майке, а из-под майки… на плечах, руках и спине… пробивалась мохнатая шерсть! Такого я еще ни у кого не видела и просто ахнула про себя, вспомнив сказку Аксакова (впечатлившая меня художественная обработка народной сказки об аленьком цветочке), о чем немедленно с благоговейным ужасом сообщила своей подружке. Но она, не по годам рассудительная, как всегда говорила о Лиде моя мама, сказала, что вообще так иногда бывает у людей, она слышала, и надо к нему еще приглядеться. Ох, как она оказалась права!

В то же лето, когда я готовилась поступать в музыкальную школу, узнала, что Лера уже учится там, и к тому же ее записали в общеобразовательную школу имени Короленко, как раз в третий «А». Так что моей одноклассницей оказалась девочка из нашего двора! Я была просто счастлива и не могла понять, почему мама и бабушка, да и тетя Мара не проявляют радости.

Впрочем, бабушка и я были в это время заняты серьезным делом: готовили программу (это было новое и очень страшное для меня слово) для экзамена по музыке. К сожалению, не помню третьего номера этой программы (что-то полифоническое), но этюд Черни, сонатину Клементи и заключающие ее «Вариации на русскую тему» Майкапара помню до сих пор. На экзамен я ходила вместе с бабушкой, в старое двухэтажное здание на Пушкинской, рядом с Березовым сквером. К бабушкиной радости, по результатам этого экзамена меня взяла к себе в класс считавшаяся одной из лучших, а для меня и, безусловно, самая лучшая учительница Ольга Васильевна Шкляр, и я, таким образом, попала в третий класс музыкальной школы.

Исполнилась мечта всей жизни моей мамы, то, чему в ее детстве не суждено было осуществиться. Прабабушка очень хотела научить любимую внучку игре на фортепиано и, конечно, познакомила с музыкальной грамотой, но все же это длилось только два-три года, да и нерегулярно, когда мама могла ходить к ней и ее инструменту из подвала на Монастырской (если еще были обувь и подходящая одежда), и мама потом немножко играла только по слуху, благо у нее он был абсолютный. Зато при ней всегда был еще и голос, не сильный, но приятного тембра, думаю, лирическое сопрано, само собой разумеется не обработанное особым вокальным образованием. Разве только советами бабушки и Федора Николаевича Попадича, известного композитора, дирижировавшего хором ее керамического техникума – единственного, куда ее приняли, несмотря на происхождение. При этом она необычайно любила многоголосие, но часто и солировала в любимых ею самодеятельных хорах. Меня же всегда особенно восхищало их исполнение с бабушкой-аккомпаниатором и по совместительству меццо-сопрано «Дуэта кошек» Дж. Россини. Мы с папой воспринимали его с восторгом как «арию из оперы “Областная кошачья богадельня” (попечитель – тетя Мара)». Оно звучало восхитительно остроумной параллелью реальным серенадам под нашими окнами хвостатых ухажеров Насти – «удочеренной» кошки тети Мары. В молодые годы я долго охотилась за концертным исполнением этого дуэта в Ленинграде, но, к сожалению, без успеха, как и за многими другими вокальными миниатюрами из репертуара бабушки (например, очень драматичный романс-диалог матери с умирающим ребенком «Дитятко, милость Господня с тобою…» В. Пасхалова, «Старинный романс» А. Гурилева – тот самый, который она пела при поступлении в консерваторию, – или романс Глиэра «Я жить хочу»).

Когда в Ленинграде более менее утряслись проблемы с жильем (дяде Саше оставила свою квартиру на улице Большой Морской переехавшая (1940 год) в Москву семья Б. Д. Грекова, но в полуразрушенном Ленинграде ему заменили ее на холодную мансарду в том же доме), уже ранней осенью дядя Саша приехал за своим «главным тылом», как он называл Сережу с тетей Галей.