Лидия Савельева - «Печаль моя светла…»

Кажется, в шестом классе к нам в школу пришел тренер, набиравший в кружок фехтования. Что это такое, я знала тогда исключительно из «Графа Монте-Кристо», не больше, разве что еще немножко имела представление о дуэли пушкинского Петруши Гринева со Швабриным на шпагах, но никак не предполагала, что в таком кружке могут понадобиться и девочки. Никто из моих знакомых не откликнулся на призыв (повторюсь, что статус спорта тогда был совершенно не сравним с нынешним: я никогда в то время не замечала, чтобы в массовом сознании присутствовала коммерческая или престижная составляющая спорта), но я решила пойти одна, так как фехтование мне представлялось чем-то древним, необычайно романтическим и даже изысканным. Спортзал был сравнительно недалеко от нашей школы, и я начала дважды в неделю посещать занятия по фехтованию на рапирах, где нас оказалось около двенадцати человек. Сейчас только удивляюсь: нам ничего не рассказали об этом виде спорта, не показали ни амуниции, ни даже ее изображения, только дали каждому в руки по рапире и стали учить, как ее держать, а также позициям, приветствиям судьям и противнику, боевой стойке, шагам и выпадам. Все это в одном ряду и без разделения на пары. Видимо, интерес к этому то ли искусству, то ли виду спорта в послевоенные годы только возрождался, а потому живой и эффективной методике наш тренер в провинциальной глубинке был явно не обучен. Я стойко и послушно продержалась месяца три, дома «тренируя» Кольку (он переносил терпеливо, но без восторга) и честно отрабатывая свои шаги и выпады. К тому времени из первоначального состава кружка осталась едва ли половина. Потом как-то часы фехтования совпали с концертом в музыкальной школе, следом – еще с чем-то, и я вдруг обнаружила, что весь мой пыл улетучился, и я ничего не потеряю, если расстанусь с этим случайным для меня и совсем не романтическим занятием. Поэтому, когда я иногда наталкиваюсь на телепередачу о фехтовании и по старой памяти вдруг правильно предсказываю следующее движение спортсменки, думаю: «Ага!.. Так вот для чего я потратила больше 300 часов своей отроческой жизни! Нет, современным родителям все же лучше вмешиваться в выбор детьми своих хобби!»

Когда же в моей жизни наступил период балетного сумасшествия, он продлился гораздо дольше фехтования, во всяком случае, год точно. Это было, конечно, потому, что балетный кружок был более понятен для всех, и туда записалась чуть ли не половина моих ровесниц из нашей школы. Сначала мы еле помещались в собственном спортивном зале, но через два-три занятия эта роскошная, неуправляемая и весело болтающая компания начала заметно сокращаться, и к моменту, когда мы освоили пять балетных позиций для ног и три главные позиции для рук, нас осталось не больше полутора десятков. И тут началось самое интересное: мы (из нашего класса задержались только две мои тоненькие длинноногие подружки Алла Головня и Вита Свидерская) начали готовить вальс из балета Чайковского «Спящая красавица». Надо сказать, что никаких пуантов у нас не было и в помине, танцевали в обычных тапочках с завязками, все время становясь на пальцы. Это уже много позже я с разочарованием узнала, насколько состав кордебалета да и хореография отличались в классическом исполнении, но тогда наша руководительница Татьяна Петровна очень убедительно уверила нас, что мы танцуем вальс в честь пробуждения от заколдованного сна царевны Авроры, танцуем его как радость от весеннего пробуждения природы и ликования цветов именно так, как его задумал великий балетмейстер Мариус Петипа. Не знаю, как других, но лично меня это очень воодушевляло, ведь о нем я много наслушалась от нашей тети Мары, которая, например, показывая реверанс, всегда приговаривала, что делает его так, как учил «сам Петипа». Впрочем, мы именно танцевали музыку, воплощая в движениях все перепады ее мелодии, даже мелизмы и ритмику важнейших тактов. Причем это было для меня очень полезно, тем более что этот вальс Чайковского я сама как раз тогда играла на пианино, и мы исполняли его то с букетами цветов, то с большими венками в руках, то выстраиваясь в ряд, то «изысканно», как мне казалось, рассыпаясь на тройки, причем в какой-то момент я, до ужаса счастливая и гордая, «примой-балериной» (с освобожденными руками в третьей позиции) проплывала под аркой из цветочных венков. Потом делала нечто вроде рэлевэ одной и другой ногой и пор-де-бра руками (со мной это специально отрабатывала Татьяна Петровна) и убегала на пальчиках за кулисы. С этим вальсом мы выступали несколько раз в школах. Родители, относившиеся несерьезно к моему балету, так и не видели меня танцующей, а вот верная тетя Мара ходила со мной даже в дальнюю 23-ю школу. Но потом настали каникулы, притом Алла с Витой, как мне тогда казалось, просто рожденные, чтобы быть балеринами, ушли в другой балетный кружок при филармонии, а без них и моя балетная страсть иссякла очень и очень быстро… Думаю, не последнюю роль сыграло и то, что я так и не научилась делать шпагат, а значит, всегда критически оценивала свои маломощные «рэлевэ» и в глубине души не считала себя способной ко всем тем чудным позициям, которые так легко получались у Татьяны Петровны.

Лет в пятнадцать я пережила настоящее наваждение – шахматы, которое сформировало к ним необычайно пугливое отношение. Случайный залетный шахматист в нашей школе только рассказал об этой старинной восточной игре и ее победном шествии по всему миру. За несколько занятий он познакомил нас с фигурами, их ходами, рокировкой и вообще с основными правилами игры, а затем просто исчез. Но к тому времени он, во-первых, уже посеял в моей душе свои семена, а во-вторых, Наталья Александровна Старицкая (бывшая классная дама бабушки) уже успела мне подарить замечательную книжку для начинающих шахматистов с описанием основных дебютов и эндшпилей и, главное, с массой прекрасных, удивительно интересных задач нарастающей сложности. Шахматы в нашем доме были еще от прадедушки, кажется. И вот я, идя по этой книжке, просто сходила с ума в поисках партнеров. Но так случилось, что в нашей большой семье этим никто не был заражен! Немножко играл папа, немножко тетя Мара, но их надо было долго упрашивать сесть со мной за шахматную доску, и потом они без всякого интереса легко сдавались. Больше всех для этой игры, конечно, подходила мама (она всегда очень любила всякие каверзные задачи), но в ее детстве было совсем не до шахмат! Поэтому я играла сама с собой! Ночами ломала голову над интересной задачкой и не на шутку сердилась, когда она не получалась. Оставить? Ни за что! И я могла сидеть до утра, пока не решу. Потом весь день шел кувырком. И вот в самый разгар этого наваждения, когда я который уж день не подходила к пианино и книжкам, папа, проснувшись среди ночи и увидев меня все еще сидящей за доской, сказал: «Ты что себе думаешь, дочка, неужели всерьез хочешь посвятить свою жизнь передвижению этих деревянных куколок? Это, конечно, может быть занимательно, но… стоит ли? Оглянись, на свете так много других достойных занятий – и для ума, и для рук! Вон ты еще даже Тургенева не всего читала!» То ли это было сказано вовремя (я так тогда устала от этой трудной задачки после рабочего дня и накануне утренней музыкальной школы), то ли действительно он убедил меня по существу, назвав фигуры «куколками», но я взглянула на себя со стороны и ахнула. И, встряхнув головой, сбросила с себя это настоящее умопомрачение. Между прочим, навсегда. И даже сейчас боюсь шахмат: начну – не кончу, по опыту прошлого знаю, что совсем не смогу их дозировать, как остальные люди, – так они напугали меня своей «приставучестью». До сих пор боюсь натолкнуться на последнюю задачку: мат черными в три хода, но, слава Богу, из уже забытых позиций.