Лидия Савельева - «Печаль моя светла…»

Ослепительной фотовспышкой прошло также мое непомерное увлечение фотографией с лета после седьмого класса, которое длилось свыше двух лет. Все началось с того, что родители подарили мне по Колиному наущению ко дню рождения дешевый широкопленочный фотоаппарат «Любитель», который тем не менее мог при правильной наводке резкости выдавать приличные снимки, не то что узкопленочный и дорогой «ФЭД». Одновременно такой же аппарат привез старший брат-студент из Львова обитателю соседнего дома, моему ровеснику Леньке Кулику. Этот мальчишка, недавно приехавший с Западной Украины, почти сразу стал одним из лучших учеников в маминой школе, но он был несчастным сыном ужасной матери, с первых дней своего появления объявившей непримиримую войну всем ребятам нашего двора, начиная чуть ли не с двухлетних. Дама раздражительного властолюбия и неприятной бесцеремонности (боюсь, этот элемент характера усиливала ее профессия учительницы начальной школы), она по малейшему поводу и даже без него цеплялась к каждому и к своему безответному сыну особенно, даже выгоняя его из дому. Мама всегда жалела «бедного худышку» и не только подкармливала его, но даже часто оставляла его ночевать у нас, пока мой отец не «вливал здравого смысла» в дурную голову его мамаши. Тогда она на какое-то время «поджимала хвост», как говорил папа. Но Ленька всегда рад был улизнуть от нее, а потому готов и счастлив был составить мне компанию в наших фотозанятиях. Пик моих фотографических затей в памяти прочно ассоциировался именно с ним. Сначала мы, споря до хрипоты, а то и рукоприкладства (!), очень серьезно выбирали ракурс съемки, фоновый интерьер или пейзаж, освещение – все это потому, что в теории я много слышала от своей тетушки Гали, своим чудесным широкопленочным аппаратом «Киев» делавшей настоящие высокохудожественные снимки и к тому же активной читательницы журнала «Советское фото».

Позже в специально оборудованном уголке нашего балкона мы проявляли пленки, печатали самодельным (из довоенного папиного фотоаппарата) увеличителем снимки, развешивали все это на веревочках, под конец обрезали и аккуратно рассортировывали. До сих пор «горжусь» некоторыми из своих отроческих фотографий, среди которых, конечно, самый важный объект любования – хорошенькая, как куколка, сестренка Танечка: Таня полутора лет с подолом, полным роз, где главное – капли утренней росы на них, и это якобы символ ее «утра жизни» (на этом символе особенно настаивал Ленька); двухлетняя Таня на пляже на плечах Аллы и Виты – «новое поколение»; Танечка двух-трех лет с пальцем во рту в глубокой задумчивости перед портретом Гоголя – «все впереди»; она же после сна в отражении на стекле распахнутого окна – «Во всех ты, душенька, нарядах хороша…»; она же в хороводе с такими же забавными малышами и т. д. и т. п. Но групповых фотографий я никогда не любила, не чувствуя в них профессионального смысла. Из других снимков сохранился мой автопортрет в зеркале, бабушка за любимым дедушкиным «бюро» (по преданию, работы крепостных его рода), заставленным фотокарточками предков и потомков, то есть бабушка как «дух рода», и памятный портрет в парке на скамейке одной девушки, Гали Гусевой, из нашего двора. Она все жаловалась, что никто ее не может «нормально» отразить на фотографии: обязательно подчеркнут недостатки, которыми она считала кривоватые ноги и слишком крупный нос. Я же на спор взялась все сделать как следует. Помню, как вдвоем мы долго искали в городском парке напротив полутень и в ней скамейку без спинки. Я усадила ее полуанфас, добившись непринужденно согнутых в коленях ног, а голову повернув так, чтобы солнце осветило волосы и они отвлекли внимание на себя. Когда фотографию проявила, оказалось, что Галка вышла настоящей красавицей. Она заказала десять снимков и на радостях оборвала на своих грядках всю клубнику, чтобы притащить «настоящей художнице», тем самым познакомив меня с профессиональным тщеславием. Так что эта фотокарточка для меня до сих пор немного пахнет клубникой и кружит голову, пусть и чуть-чуть.

Страсть к фотографии требовала не только ощутимых материальных затрат на пленки, химикалии и пр., но и затрат временны´х – длительных бдений в темноте вдали от повседневного быта. Конечно, она становилась особенно неудобной в неканикулярное время. Поэтому, наверное, она и стала потихоньку сдавать свои позиции, хотя на всю оставшуюся жизнь оставила преклонение перед настоящими мастерами этого искусства: я всегда ценила выставки фотографов-пейзажистов и портретистов, почти так же, как художников. Конечно, я и потом делала снимки, но такого упоительного восторга при их проявлении, как в подростковом возрасте, к сожалению, уже не испытывала.

Впрочем, меня и сейчас хлебом не корми, только дай в собеседники любителя порассуждать о выгодных и невыгодных ракурсах, композициях, говорящих интерьерах, об объеме воздуха в пейзажной фотографии, о разных проблемах съемки через какую-то завесу, снимков водной поверхности и пр. и пр., но это уже в абсолютном отрыве от практики, а потому – суесловие…

Но нет-нет, и все-таки вздрогнет сердце, и оцепенеешь то ли от красоты, то ли от белой зависти к художнику, когда увидишь такие пронзительные лирические пейзажи, как, например, у Владимира Ларионова. Не знаю, может быть, кого-то это и не задевает, но у меня просто парит душа, когда сквозь причудливое кружево нагих веток открывается бездонная глубина неба да дивные облака или огромные снежные равнины, от чистоты и свежести которых буквально улетучиваются все случайные земные заботы. Или бьющая через край радость залитой солнцем золотой опушки майских одуванчиков, уходящей чуть ли не за горизонт. А захватывающая дух грандиозная панорама озерно-лесной Карелии, схваченная мастером откуда-то с поднебесья, да еще и ее изысканные переплетения водных и лесных троп, зовущих за собой? Неужели медицина до сих пор не ввела как процедуру лечение людей такими «эстетическими ваннами»? Любуясь всего лишь пейзажным календарем истинного художника в фотографии, в полной мере понимаешь, как много проходит мимо тебя неосвоенных дорог – не только в переносном, но и в прямом смысле слова.

Если охватывать взглядом хоть и не все, но главные увлечения детства–отрочества–юности, то, конечно, невозможно умолчать о непременных и самых затратных по времени занятиях музыкой. Конечно, это не было кружковым занятием, это была необъятно великая сфера жизни, к которой я минимально прикасалась своими слабыми природными силами, со всей дерзостью музыкальной невинности и удалью незнайки. Самую строгую ответственность я всегда чувствовала именно перед этими уроками. Сейчас только разбираюсь в себе почему и устанавливаю причины, которые в разные периоды взросления по-своему акцентировались.