Лидия Савельева - «Печаль моя светла…»

Наши уроки с Ольгой Васильевной проходили всегда спокойно и даже весело. Несмотря на ее требования, которые я, увы, не всегда выполняла качественно, она никогда не выходила из себя, но только объясняла все огрехи и терпеливо добивалась своего. Если же я не выучивала текст, она просто говорила: «Я сейчас выйду на столько-то минут, а когда вернусь, чтобы урок был выполнен». И справедливо снижала отметку в дневнике, но низшим баллом было осмотрительное четыре с минусом. Самое же главное мое удовольствие заключалось в том, чтобы выбрать вместе с ней новую пьеску, этюд, сонату и т. д. Тогда она садилась за инструмент и замечательно проигрывала мне для выбора чуть ли не весь сборник (я немножко хитрила и просила еще и еще). Если уж выбрали пьеску, то она снова восхитительно играла ее, заражая меня жгучим желанием сыграть так же.

Очень она была довольна, если я сразу же выучивала трудный текст, на следующий же урок. Тогда мы радовали маму пятеркой с плюсом. Для этого, конечно, надо было сидеть за пианино каждый день, но я часто ленилась или не успевала из-за других дел, порой начиная заниматься только накануне вечером и рано утром. Когда же нотный текст выучивался (Ольга Васильевна рекомендовала на ночь в постели внимательно ноты просмотреть, но бабушка презирала почему-то этот способ, говоря, что он для ленивых, и, по-моему, напрасно), начиналась «нюансировка» – отработка всех сопутствующих указаний и символов, обучение, как она говорила, исполнительскому мастерству. В темпе Ольга Васильевна разрешала начинать играть только тогда, когда ее удовлетворяло мое исполнение, всегда опасаясь, что я заиграю понравившуюся вещь еще до того, как она будет доведена до нужного уровня. На этом этапе она не любила по моей просьбе снова проигрывать пьесу, так как считала, что нужно развивать индивидуальность в исполнении. Наверное, у них с бабушкой были немного разные «школы», так как бабушка все добивалась глубокого звучания каждой ноты, признавая только одну манеру извлечения звука, Ольга Васильевна же допускала и более «легкомысленное» звучание несколько разогнутыми пальцами в некоторых жанрах или отдельных местах. Но это я обобщаю сейчас, не уверена, что тогда отчетливо это осознавала. Во всяком случае, вспоминаю наказы Ольги Васильевны: «Звуки рождай изнутри, Лидочка, именно из души, играй свои переживания!»; «Ну-ка легче, игривей, здесь совсем не надо глубокой философии!» («Экосезы» Бетховена); или: «Ну-ка здесь повыразительнее, еще глубже звук, еще жалобнее!», «А теперь самое бурное отчаяние, просто всплеск отчаяния! Глубже звук! Глубже!» («Жалоба» Гречанинова).

И постоянная тема: «Музыка – это не для мамы, не для бабушки, это готовишь подарок себе и на всю жизнь! »

Как и бабушка, моя Ольга Васильевна очень любила ансамбли (не исключаю, что они входили в обязательную учебную программу школы). Обычно я играла с другими ее ученицами, но однажды играла и в дуэте с мальчиком-виолончелистом, очень талантливым сыном действующего священника (играли «Разлуку» М. Глинки), и с тех пор это мой самый любимый инструмент после фортепиано. Но если у моей бабушки было много переложений для четырех рук из симфонической музыки, особенно оперной, увертюр и финалов, то в музыкальной школе был гораздо более широкий выбор сочинений для фортепиано. Из того, что запомнила, в разное время я играла в дуэтах «Военный марш» Шуберта, «Приглашение к танцу» Вебера, «Февраль» Чайковского и, мне кажется, что увертюру к опере «Рождественская ночь» основоположника украинской музыки Николая Лысенко (родом с Полтавщины, который мне запомнился, в частности, своими учителями – поэтом Афанасием Фетом, учившим его русскому языку, а позже учителями композиции – в Германии и в Петербурге, где он учился у самого Римского-Корсакова).

В 6-7-м классах эти партии в четыре руки мы разыгрывали более всего с моей одноклассницей Нелей, которая сидела со мной за одной партой и которая, как и ее младшая сестренка, тоже была ученицей Ольги Васильевны.

Неля была очень скромная, тихоголосая и на редкость собранная девочка, легко учившаяся на пятерки, с чудесными конопушками на носу, которые ее очень украшали, а она их стеснялась. Это из-за нее, завопив диким визгом во время отключения света, я сразу призналась Галине Петровне, что это визжала я, чтобы не подумали на бедную Нелю, сидевшую рядом. Да, я была такая глупая: как будто кто-то мог сомневаться, что это совсем не тихоня Неля испускает такие мощные вопли, а та хулиганка, поведение которой на днях обсуждали на педсовете. Неля была верным другом этой хулиганки, мы постоянно бегали то к ней, то ко мне домой репетировать свой дуэт, что почему-то несколько удивляло моего отца, который между тем восхищался ее разумом: она порой разгадывала его изощренные цирковые фокусы. Он считал, что Неля вся «пошла в маму». И дело было в том, что наши отцы оказались коллегами, правда, на разных кафедрах, но на одном факультете, и Нелин папа еще был у них секретарем парторганизации. Когда после седьмого класса их семья переехала во Львов, мы еще долго переписывались, и знаю, что Неля поступила потом в очное музучилище, которое окончила с отличием и собиралась в консерваторию. Так что время для смешных папиных историй с ее отцом наступило после их отъезда.

Одна из этих невинных историй, ставшая для отца последней, на мой взгляд, в своих деталях неплохо отразила этот хронологический срез жизни в нашем государстве. Начну с того, что в пединституте бывали «дни заочника», когда для удобства студентов преподаватели ездили в райцентры области принимать зачеты и экзамены у «хвостиcтов». Нашего отца почему-то частенько, а может, и не без влияния Нели, звал с собой для компании их очень вальяжный и знающий себе цену партийный вожак, и в день экзаменов им предоставляли общую большую аудиторию, обычно при школах. Когда они приехали на автобусе в Кобеляки (как же моему отцу нравилось это название райцентра, всегда настраивающее его оптимистически!), то первым делом практичный Тарас Иванович, высокий и тогда уже с импозантным весом, своей особой поступью отправился, конечно, на базар, где, как всегда, покупал то, что более выгодно, чем в городе. Сало и яйца – в этих главных объектах торговых поисков партийного секретаря невозможно было сомневаться. Выбрав те, что подешевле, да еще и со вкусом наторговавшись (а это на Украине всегда было искусством), Тарас Иванович сложил их в привезенную с собой большую плетеную корзину, и, по отцовским словам, два «шибко ученых» преподавателя при галстуках отправились представляться директору школы, который, ничуть не удивившись странной ноше и увидев его удостоверение (лектора обкома партии, что ли), тут же залебезил и засуетился, освобождая класс от детей.