Лидия Савельева - «Печаль моя светла…»

И все же самой яркой звездой среди наших факультетских лекторов за все пять лет студенчества был, конечно, профессор Григорий Абрамович Бялый. Этому было множество причин. Во-первых, он читал нам ядерный курс русской классической литературы, точнее психологическую прозу XIX века, которая вошла в золотой фонд мировой культуры и была более всего интересна читателям всех возрастов. Во-вторых, именно тогда вследствие послабления идеологической линии советской власти «родился» и стал осваиваться в литературоведческой науке Ф. М. Достоевский, причем пионером в этом трудном прорыве стал Г. А. Бялый. Отсюда так высока была популярность его лекций в Ленинграде 50-х годов: актовый зал был переполнен студентами разных вузов и учителями, которые сидели на подоконниках, стояли или ставили стулья в проходах. В-третьих, Григорий Абрамович читал нам тогда не только Достоевского и Л. Толстого. Очень интересно представлял он Гаршина, Короленко, Надсона, вводя их в исторический контекст очищенными от вульгарной социологизации и извращений. Он представлял их слушателям просто как очень честных и искренних писателей, по природе своей склонных к разработке социальной проблематики, которая во все времена очень волновала деятелей отечественной культуры. Наконец, в-четвертых: наверное, не безрезультатно в молодости Григорий Абрамович учился актерскому мастерству, предполагая сначала посвятить себя театру. Его манера держаться была мастерски проста и естественна, и он, как никто, умел привлекать к себе внимание своих слушателей и крепко держать его без всяких излишеств.

Конечно, я, как и все, была и возбуждена, и восхищена содержанием его лекций по Достоевскому, которые представляли собой как бы сжатый спецкурс посреди общего курса, причем очень насыщенный и логичный. Чего стоила только одна лекция, где им трактовалась «Легенда о Великом инквизиторе»! Понятно, что на это интеллектуальное лакомство сбегалась заполненная до краев самая большая аудитория факультета. Однако и другие темы он замечательно «разлагал по полочкам», как говорила Майка в преддверии экзамена. Мне были по-своему интересны лекции и о Надсоне (о котором при поступлении только слышала), и о полтавчанине Короленко, похороненном в двух шагах от нашего дома (о котором уже знала очень много, по сравнению с друзьями, из-за папиной и вообще семейной любви к нему).

Экзамены Григорий Абрамович принимал замечательно: был очень внимателен, и на лице его всегда можно было прочесть по легким движениям «сочувственных» мышц, насколько серьезна или, что греха таить, малосмысленна твоя речь. Вот уж точно это не было равнодушием или усталым безразличием, которым страдали некоторые наши преподаватели, типа чеховеда – профессора Бердникова или «современника» доцента Наумова. Его несомненная доброжелательность сквозила даже в том, как он реагировал на каждый поворот в течении твоих мыслей. Очень характерно, что, когда наша Женя Шпильковская по дороге на экзамен угодила под велосипед и еле добралась с травмой, он написал в деканат записку, чтобы экзамен ей перенесли (этот его автограф и по сей день хранится у нее как уникальный раритет юности).

Из других лекторов по русской литературе мне фактически никто не запомнился. Профессор Г. П. Бердников (тогда уже он был ректором Института театра, музыки и кинематографии) совсем «не зажег», скорее его жена доцент Татьяна Викторовна Вановская, читавшая нам зарубежную литературу, вызывала у студенческой массы симпатию, живо пересказывая сюжеты французских, английских, немецких, испанских, скандинавских романов и других сочинений, которые многие из нас не успевали прочитывать, даже при разделении труда на несколько человек (вместо художественного текста нудно пересказывали друг другу детали). Наверное, и винить ее было нельзя: при таком объеме двухлетнего общего курса ничего, кроме основной проблематики произведения, она не успевала рассматривать в лекциях.

А вот с кафедрой советской литературы нам очень не повезло. То ли отбор изучаемой литературы был после классиков очень примитивным (например, исключен философский роман Леонида Леонова «Русский лес», из Шолохова изучали только «Поднятую целину» и лишь вскользь – «Тихий Дон», совсем не помню даже обзорной лекции по большому и сложному роману «Жизнь Клима Самгина» Горького), то ли литературоведение тех времен было еще очень социологизированным и выдерживающим необходимую партийную линию (от нас на экзамене почему-то обязательно требовалось запоминать пантеон партийных секретарей во всех изучаемых произведениях), то ли и с лекторами нам не очень повезло. Например, один из моих преподавателей не вызывал у меня доверия изначально: по рассказам нашей «бабы Лели», он в университет попал позорным образом. После войны или в войну Лидия Михайловна Лотман, позже доктор наук и один из авторов замечательной «Истории русской литературы», изданной Пушкинским Домом, была еще без работы и вдруг узнала, что в университете есть вакансия. Радостная, она случайно сказала об этом однокашнику Жене Наумову, объяснив, что в пакете документов у нее пока не хватает какой-то бумажки. Но когда пришла в отдел кадров, там уже был издан приказ о приеме его на работу. Когда же она спросила у него: «Женя, но как же так?», он ответил: «Всем, Лидочка, кушать надо». Как говорится, комментарии тут излишни.

Из преподавателей современной литературы ярче всего помню молодого писателя-«деревенщика» Федора Абрамова, но брошенная кем-то из его серьезных коллег оговорка «Федька», к сожалению, успела несколько сдержать мой интерес.

Если у литературоведов в мои студенческие времена в качестве лекторов сияли признанные звезды науки, то у нас, лингвистов, самые видные ее деятели, занимаясь только подготовкой научных кадров и исследовательской деятельностью, в это время уже были отлучены от постоянных лекций студентам. Речь идет в первую очередь о нашем декане профессоре Борисе Александровиче Ларине и только восстановленном в университете после кампании «борьбы с космополитизмом» Викторе Максимовиче Жирмунском. С ними мне пришлось познакомиться, к сожалению, достаточно поверхностно.

Борис Александрович Ларин, который был филологом очень широкого диапазона и выдающимся ученым, родился в моей любимой Полтаве, учился в Киеве и Петрограде и нашим деканом стал недавно, восстановившись в ЛГУ после нескольких лет, проведенных в Вильнюсе. Туда он попал во время кампании «борьбы с космополитизмом» за свое «излишнее» внимание к иностранным источникам и в связи со своими исследовательскими интересами. Будучи редким специалистом по ранее спорной балто-славянской общности, в год моего поступления он уже был академиком Литовской академии наук, к тому же за выдающиеся заслуги по украинскому языкознанию – и членом-корреспондентом Украинской академии наук. В силу своего возраста и положения он уже не работал с молодежью, и это позже оказалось для меня очень печальным, так как он был замечательным лексикологом и историком русского языка прежде всего.