Лидия Савельева - «Печаль моя светла…»

В «читалке» же мы с Лариской всегда замечательно «сотрудничали», обсуждая друг с другом прочитанное и экономя время во всевозможных очередях, начиная и кончая раздевалкой, заказами литературы, буфетом и пр. Наш удачный учебный симбиоз укрепило Ларискино двухнедельное пребывание в нашей семье по приглашению моих родителей, которые познакомились с ней в Ленинграде (кстати, в Полтаве ее хроническую болезнь на ногах успел подлечить дядя Ваня), а главное, после первого же курса – и совместная экспедиция в Архангельскую область в рамках диалектологической практики.

Именно с ней навсегда связалось в памяти мое первое и по-настоящему глубокое знакомство с Россией, здесь даже более подходит другое ее название – с Русью. Меня потрясла реальность, за которой стояла пушкинская игра слов в одном из эпиграфов «Евгения Онегина», где он дает юмористический перевод по случайному созвучию латинского слова «rus» («деревня») как «Русь». Ведь нас, двух романтически настроенных совсем молоденьких девчонок, руководствуясь программой практики, судьба на две недели занесла в самую глухую деревеньку – в буквальном смысле медвежий уголок посреди высоченных корабельных лесов Русского Севера (1955 год). По таким же глухим деревенькам были попарно отправлены остальные практиканты со строгим предписанием отметить свои командировки в ближайших административных пунктах и детально изучить по специальной программе местную речь старожилов.

Такая форма учебного процесса, как диалектологическая практика, имела свои, для многих непреодолимые сложности. Прежде всего, она в первый (и обязательный) раз проходила еще до лекционного и практического курса диалектологии, который читался в последующий год. Тем не менее напечатанный опросник (около 300 вопросов) включал все: фонетику, грамматику, словарь и фразеологию. На каждый вопрос, даже с подпунктами, собиратель должен был за десять дней ответить, руководствуясь анализом записей речи в тетрадках. Разумеется, при отсутствии знаний о реконструкции «ять», например, или типов склонения-спряжения практиканту приходилось пользоваться своей интуицией, отсюда и некачественные материалы, которые многим приходилось потом дорабатывать до новой сессии с экзаменом по диалектологии. Так что путешествия по далеким «медвежьим углам» были далеко не прогулкой.

Нас с Ларисой тут же встретили неприятные и непредсказуемые сюрпризы: 1) богатырский запой председателя сельсовета (из-за него до последнего дня мы не могли, объяснив свою «миссию», зарегистрировать документы); 2) большая проблема с поисками стариков-информантов, поскольку большинство из них оказались сосланными из южных регионов и не могли поэтому представлять для нас интереса. Зато они не на шутку пугали двух глупых девиц таинственностью своей биографии. Кажется, только благодаря расторопности Лариски и ее внезапно проснувшемуся мудрому практицизму мы вышли, наконец, на нашу чудную неграмотную бабушку Петровну – кладезь не только народной мудрости и выразительной речи, но и доброты, радушного гостеприимства, хотя жила очень бедно и одиноко. Однако та же практичная Лариска, честно сказать, частенько увиливала от самой неинтересной будничной работы по проверке записей и их обобщению, с удовольствием доверившись в этом мне.

Для нас обеих крайняя нищета здешних жителей оказалась очень печальным открытием, поскольку в городах она была уже преодолена к этому времени. Поразили и обеденная «тюря» с черным хлебом на кипятке, присыпанная перьями лука, и всеобщий искренний восторг от привезенных нами банок с тушенкой, и чуть ли не поголовные рахиты младенцев и детей, не знавших сахара, и самовар как заветный показатель благосостояния. Не случайно мы, вернувшись с практики, не могли успокоиться, пока не отправили нашей Петровне этот вожделенный самовар вкупе с леденцами – предел мечтаний старушки. Но не могу не заметить, что во время второй и факультативной моей практики (через три года) жизнь северной деревни улучшилась на порядок. Тяжелые последствия войны здесь ярко сказывались никак не менее десяти лет.

Кроме открытой нужды, нас тогда поразила и всеобщая малограмотность или даже полная неграмотность здешних колхозников. Пока я, по папиному обычаю, возилась с малышами, всячески просвещая их, Лариса, с ее искренней простотой и душевностью, неожиданно оказалась необычайно востребована у деревенских ровесниц как долгожданный писарь. Она записывала под диктовку или даже просто сама сочиняла (!) от их имени любовные послания возлюбленным в армию.

В этой архангельской глухомани мы с ней трижды были на волоске если не от гибели, то от больших неприятностей (в глухом лесу, где встретились с медведицей; когда стоя ехали на грузовике под управлением очень пьяного водителя и на переправе через бурную реку Пинегу). Лариска везде была молодцом и надежным товарищем!

Однако на втором курсе моя Лариса немного заленилась. Вдруг начала пропускать занятия и тем более перестала регулярно бегать в «читалку», объясняя разного рода недомоганиями. Потом пропала, и меня замучили расспросами наши очень милая латинистка (О. А. Гутан) и требовательная англичанка (М. М. Касабова). Телефона тогда у нее не было, и я терялась в догадках. Когда через какое-то время пришла к ее маме, та удивилась: как так, она каждый день ходит в университет! Секрет оказался очень простой: наша Лариса влюбилась, а ее тогдашний «предмет» (одноклассник) не учился и не работал. Когда она призналась мне в этом, я ахнула, но ничем, кроме конспектов, не могла помочь ей, по макушку заросшей «хвостами». Слава богу, тогда все обошлось, и она все-таки сдала сессию пусть не на пятерки, как раньше, но на простую стипендию. Зато опомнилась от этого безответственного обожателя, который только бродил с ней по кинотеатрам и улицам, рассказывая о себе небылицы, и о котором, как выяснилось, она практически ничего не знала. Я, конечно, «зудела» и повторяла ей бабушкину реакцию на девичьи успехи моей сестры Галочки: «Танцплощадка? Ф-у-у, там даже некому представить тебе молодого человека!»

Мой зудеж в какой-то степени повлиял на ее следующий выбор возлюбленного: на этот раз им оказался человек, который все время был у нас на виду, сам в единственном числе напросился в девичью «шестую русскую», был постоянным предметом подтруниваний (после них только удовлетворенно расцветал) и всегда получал пятерки по двум причинам: слишком заикался при ответе и имел такой плохой почерк, что преподаватель не мог прочитать им написанное (зато при выпуске он получил диплом с отличием). Это был Володя, которым девчонки любили пугать друг друга как альтернативой статусу старой девы.