Лидия Савельева - «Печаль моя светла…»

Примечательно, что, когда Женя писала свой диплом по чеховской «Дуэли», по ее просьбе мой дядя Саша связал ее с профессором, специалистом «по социальному дарвинизму» (он называл его «Леша Годлевский», и я даже не знаю инициалов). Бердников сразу выяснил источник полученных сведений, но впоследствии, использовав их, и не подумал на него сослаться в своей, по оценке Жени, довольно пустой монографии о Чехове.

Яркий мечтательный интроверт по темпераменту, Женя, как мы говорили, любила заниматься «самокопанием», постоянно принижая себя рядом с друзьями-«гениями». Примеров этому тьма, но проиллюстрирую только одним, заключительным аккордом нашей «пленительно-каторжной» учебной поры. Когда на пятом курсе мы еще зимой, до дипломной кампании, сдавали экзамен по истории философии (для которого надо было освоить чуть ли не всех европейских философов, начиная с древних греков), то мы даже при некотором разделении труда буквально тонули в океане признанных мыслителей. Счастье, что у нас были две свободные недели, чтобы успеть осмыслить все это для сдачи неизвестному преподавателю-«философу» с исторического факультета. Разумеется, кооперация помогала нам. Мы с Женей пошли отвечать в первой пятерке студентов, и я оказалась вообще первой из сдающих однокурсников. И вот, расправившись с легкими вопросами (учением Платона и Фейербахом как одним из источников марксистской философии), я спокойно ждала оценки. Преподаватель выставляет «хорошо» (до этого у меня была именная стипендия и только отличные отметки). Конечно, огорченная, я встаю и жду, пока он разберется с моей зачеткой. Но тут вскакивает Женька: «Если уж Савельевой вы ставите “хорошо”, то мне тут и делать нечего». Философ задумался и почему-то не отпустил ни меня, ни Женю, в конечном итоге поставив по пятерке обеим. И она после этого, по свойственному ей самооговору, сказала нам, что вряд ли ее заслужила. Я же, обсуждавшая все материалы вместе с ней, думаю, что заслужила вдвойне, так как не только по существу: экзаменатор с философского отделения просто умилился душой ее самоотверженной защите, хотя по нашим первым ответам еще не мог судить о шкале оценок филологов.

Интересно, что ее ближайшей и верной подругой оказалась Ира Тужик с совершенно противоположным темпераментом яркого экстраверта. Невысокая ростом и с очень длинными рыжеватыми косами (это тогда уже было большой редкостью), в своих непременных очках с толстыми линзами, всегда живая и жизнерадостная, наша миловидная подружка являла собой просто сгусток энергии, любознательности, оптимизма и остроумия. Она была дочкой тюменских вузовских преподавателей, выпускницей музыкальной школы, золотой медалисткой без тени «клюквенного» мышления, которое так здорово переиначил мне дядя Саша. Хотя у Иры в Ленинграде были родственники, она, как и Женя, вынуждена была пройти сквозь строй бабулек и не только, подленько желающих заработать на желторотых студентках. Как и Женя, она вздохнула полной грудью, только попав в общежитие на Мытне и освободившись от требуемых мелочных бытовых обязанностей.

Вообще же наша студенческая жизнь, к сожалению, была размеренной только в первый год учения. Ведь координаты и время учебных занятий из-за нехватки аудиторий уже со второго курса сильно различались, мешая режиму дня. Как правило, практически все время, свободное от расписания, наша троица проводила в читальных залах. Хотя их было несколько, но мест везде катастрофически не хватало и очереди не переводились. Выбирая их, мы всегда исходили из топографического расположения сегодняшнего занятия и наиболее краткого времени для встречи с нужной книгой, притом еще и для возможности быстро пообедать.

Выбор студенческих столовых, как и «читалок», был довольно узкий: факультетская столовая во дворе, университетская столовая «Восьмерка» подальше (возле Библиотеки Академии наук), напротив нее – столовая исторического факультета и самая любимая «Академическая», почти рядом с филфаком (кажется, в здании петровской Кунсткамеры). Здесь кормили вкуснее всего и не очень дорого. При этом всегда стоял большой поднос с черным хлебом и даже другой – с кислой капустой, которые были бесплатными. Если мы отправлялись в Дом книги на Невском, то очень любили забегать в «Пирожковую», где можно было быстро и дешево (на рубль и меньше) перекусить вкусными жареными пирожками с разными начинками вкупе с бульоном, чаем или кофе.

Что же касается читальных залов, которыми мы пользовались, то они резко различались по своим фондам и условиям работы. Факультетская «читалка» специализировалась в основном на учебниках по разным предметам, на русских и иноязычных словарях и справочниках. Художественная литература была представлена бедно, а тем более – научная. Но уже тогда богатейшая по своим фондам научная университетская библиотека имени Горького, ведущая свое начало с XVIII века и расположенная в главном корпусе на улице Менделеева (в просторечии «Горьковка»), в своих читальных залах, конечно, полностью могла обеспечить всей необходимой нам литературой, но, увы, не удобствами пользования. И, разумеется, самую обширную книжную сокровищницу представляла собой Государственная Публичная библиотека имени Салтыкова-Щедрина, при этом даже ее филиал для студентов ярко выделялся своими, как казалось, неисчерпаемыми книжными запасами и более доступным библиографированием. Среди посещаемых нами залов был не только филологический, но и журнальный (после 1917 года, а дореволюционные журналы можно было по специальному направлению читать в главном здании на Садовой), и газетный, включающий все, даже дореволюционные издания (если они были не из числа редких, хранившихся в специальном отделе, куда студенту очень трудно было проникнуть).

«Публичка», или «Фонтанка», как мы называли филиал Публичной библиотеки для студентов по его местоположению возле Аничкова моста через эту речку, была нашим главным домом. Здесь мы всегда захватывали лучшие свободные места друг для друга, занимали всевозможные очереди, имели свое укромное местечко для отдыха, посещали увеселительные и не очень мероприятия (типа экскурсий по библиотеке, встреч с писателями, артистами, лекций модных тогда антитеологов или журналистов). Главное же, после разочарований в здешнем буфете научились протаскивать через контроль с собой на обед, завтрак или ужин (зависело от расписания) вполне съедобную пищу. Свежим воздухом дышали крайне редко, разве что иногда Ирка, зачумленная книжной пылью, вдруг кидала зычный клик: «На волю, на волю, в пампасы, в пампасы!», и мы собирали высокие стопки своих книг, чтобы сдать на час раньше звонка, пока еще нет очереди, и радостно выбегали гулять «в пампасы» – то есть вдоль грязной или замерзшей Фонтанки до Аничкова моста и далее по Невскому, пока наши пути не расходились по маршрутам трамвая-тройки и троллейбуса-десятки.