Лидия Савельева - «Печаль моя светла…»

Такого напряженного ритма жизни, как в студенческие годы, у меня не было даже потом, в аспирантуре. Мне кажется, что без крепкой взаимопомощи я бы не выдержала. Организатором и вдохновителем обычно выступал наш «моторчик» – Ира Тужик. Она всегда умела и успокоить, и настроить на нужную волну: «Ну ничего, Лидка, прорвемся, мы и не такие крепости брали!»; «Гони его взашей, Женька!!! Да мы… с твоей красотой… горы свернем!». В столовой утешала Эллу: «Ты, дорогая, в своих цепях Гименея или умреши гладом от любовной страсти, или все-таки открой уста. Порадуй наконец супруга хоть кусочком печенки! Порадуй-порадуй, глядишь – и помиритесь».

Ирина энергия заряжала нас на трудовые подвиги и в Старом Петергофе, где у моих Данилевских были грядки с клубникой рядом с лабораториями Биологического института университета. Мы эти грядки помогали обрабатывать играючи. А когда у нас появилось долгожданное, хоть и арендованное пианино, Ира умудрялась заглядывать на Дибуновскую, тем более что не прочь была повеселиться, распевая студенческие песни, в компании Сережи – ровесника своего брата Борьки, без которого явно скучала. Большая альтруистка по природе, она всегда легко загоралась желанием каждую из нас приодеть получше. Это у нее называлось «прикрыть достойной сермягой». Она собирала «худсовет» с участием своей эффектной тети Вали, мать которой (сестра Ириной бабушки) была замечательной портнихой. При этом раскладывалась куча модных журналов, их бурно обсуждали, со смехом соотнося со своим «типом красоты», и выносили, как говорят на современном телевидении, «модный приговор».

Сейчас уже и не припомню, как так получилось, что Ира при таком широком выборе и с таким творческим потенциалом попала в семинар по детской литературе, где присмотрела себе тему по творчеству Бориса Житкова. Однако понимаю, что захватить и увлечь ее могли активная любовь (как просветителя по натуре) к детям (в чем я убедилась на педпрактике), во-первых, и полная неразработанность субкультуры детства, где был простор ее творческому началу, во-вторых.

Во время педагогической практики в Василеоостровской школе мы должны были работать с детьми разных возрастов – в старших классах, разрабатывая уроки по литературе, и в младших (уроки русского языка). В десятом классе Ира давала урок по малоинтересной подросткам «Поднятой целине» Шолохова. Мы, группа практикантов, ломали головы, как ей удастся удержать внимание юных умов. Но ее урок запомнился мне просто блестящей методикой работы с текстом, основанной на возрастной психологии учеников (ровесников собственного брата). То же замечательное понимание детей у Иры я отметила про себя и тогда, когда мы водили своих пятиклассников в ТЮЗ, где получили ни с чем не сравнимое удовольствие от непосредственной реакции детского зрительного зала. По ходу сюжета дети в критические моменты охали, ахали, хохотали и даже крайне эмоционально подсказывали героям, что делать и где искать, но, к нашему удивлению, все это невероятно раздражало пришедших с нами учителей. Одна из них уж очень свирепо шипела и шикала на наших восторженных подопечных, души которых были полностью захвачены театральным священнодейством. Глядя на это, более всех возмущалась Ирка: «Господи, это же у-чи-те-ля! Нет чтобы умиляться и хохотать, даже в чем-то завидовать, – они же думают только о своем комфорте и приличиях!» А на 8 марта, кроме общего поздравления и пожелания, чтобы ее будущие ученики полюбили ее так же, как они, пятиклашки вручали Ире и свои индивидуальные сокровища. Особенно впечатлили нас два из них: синий флакон от духов без пробки («Роскошный!» – воскликнула Ира, принимая подарок, так как было видно, что девочка оторвала его от сердца, а Ира тщетно высказывала свои опасения, дескать, «боюсь, тебе он нужнее») и значок-брошка с портретом Ленина, который мальчик очень находчиво тут же заменил своим, смешно советуя носить его на груди: «Так вам будет изящнее». Она же не только не улыбнулась, услышав эти слова, но даже потом надевала значок, входя в класс этого Бори Бармина, и ее уважение к детям, во всяком случае для меня, послужило примером.

Что же касается самого дипломного сочинения о детском писателе, то Ира умела насмешить даже съевшего собаку в этом деле моего дядюшку, уверяя, что все мы «работаем в науке» много и продуктивно: сама она пишет «умно и наукообразно», Элла – «просто и гениально», Женя – «эстетично и эмоционально», а «Лидка – талантливо и занудно».

Немало воды утекло в моей жизни с тех пор, но и по сей день в нашем доме очень популярно ее самоироническое восхищение написанным: «Читаю – ну-у-у, просто поэма!» – или: «Пишу, как всегда, поэматично». Разумеется, ее «поэма» о Борисе Житкове была защищена на отлично.

Мне тогда было жаль, что по содержанию дипломы всей нашей установившейся четверки оказались такими далекими, что мы не могли оппонировать друг другу на защите, поскольку строго соблюдалось правило специализации в этом же семинаре. Я же вообще даже лингвисткой оказалась в единственном числе.

Поскольку трое из нас были приезжими, перед нами помимо прочего всегда стояла и великая задача – максимально приобщиться к духовной атмосфере Ленинграда–Петербурга как признанной культурной столицы России, главного «окна в Европу». Естественно, что при нашем учебном режиме мы, не сговариваясь, начинали с ближайших к нашему факультету петровской Кунсткамеры, Антропологического, Зоологического и Военно-морского музеев, мимо которых проходили каждый день. Не сразу, но со временем стали посещать довольно регулярно Эрмитаж, особенно Женя – его энтузиаст и наш проводник по наиболее интересным залам и выставкам.

В так называемую Александринку (просторечное название старейшего императорского драматического театра, позже Театра имени Пушкина) нам ходить было удобно втроем, поскольку она располагалась на Невском, по дороге в студенческую «Публичку». Здесь запомнились более всего постановки спектакля «Пять вечеров» Володина с Ефимом Копеляном и чуть позже «Маленькие трагедии» Пушкина с Евгением Симоновым в главных ролях.

Интересным для всех нас и для моего дядюшки особенно (я тогда еще мало что понимала) оказался концерт артиста, певца и поэта-композитора Александра Николаевича Вертинского, отлученного властями от мира радио и грамзаписи из-за весьма скептического отношения к его отнюдь не выдержанному идеологически репертуару. Он отразил пряный аромат культуры начала XX века, ее атмосферу раскрепощенности и вседозволенности (чего стоила одна только его «Кокаинэточка»!). А ведь от Сан-Франциско до Шанхая он слыл «Шаляпиным русской эстрады», будучи в свое время кумиром мирового масштаба и автором множества граммофонных записей, которые выходили ощутимыми тиражами во Франции, Германии, Англии и других странах. Это потом, через много лет, я узнала, что мы посетили, скорее всего, тот роковой концерт, сразу после которого он скончался в ленинградской гостинице. Тогда же мы увидели стройную фигуру уже очень пожилого артиста, затянутого в строгий фрак. Помню его неподражаемые интонации и движения головой, а также то, какими необыкновенно легкими и изящными движениями рук он сопровождал пение своей едва ли не самой известной «ариэтки» («Я маленькая балерина…») и как элегантно поводил плечами в куплетном проигрыше знаменитого танго «Магнолия» («В бананово-лимонном Сингапуре…»). Дядя, который по совету друга вывел нас «в свет», после концерта прокомментировал с печальной иронией: «Пришли детки – смотреть, как веселились предки».