Лидия Савельева - «Печаль моя светла…»

Кажется, это было первое заседание, на которое я попала, и оно оказалось празднично расширенным – кафедра, студенческий кружок, «древники» из Публичной библиотеки имени Салтыкова-Щедрина, Библиотеки Академии наук, Пушкинского Дома и др. Отмечали великую дату – 900-летний юбилей знаменитого Евангелия – едва ли не главного исторического памятника восточнославянской и русской культуры, выполненного по заказу новгородского посадника Остромира выдающимися и большей частью безвестными мастерами. В нем замечательно отразились не только достижения Древней Руси в книжном деле, прежде всего каллиграфии и художественном изображении евангелистов, но и степень развития в XI веке разнообразных ремесел: тонкая выделка пергамента из кожи, отработанные орудия письма, чернила и краски, искусство переплета, мастерство ковки жуковин (уголков обложки), высочайший уровень ювелирного искусства на украшенной драгоценными камнями обложке и пр.

Я была в восхищении не только от того, что узнала (позже в спецкурсе Георгия Федоровича Нефедова по Остромирову евангелию поняла, что это была лишь капля в море), но и от всех выступающих, не понимая еще, конечно, кто из них и насколько оригинален в своих суждениях. Но я более подробно узнала о тех открытиях в истории языка, которые были сделаны русскими учеными на основе всего лишь приписки великого каллиграфа дьякона Григория. С великим почтением я тогда слушала нашего председателя кружка Володю Колесова, студента четвертого курса, который, помню, уже тогда особенно заинтересованно говорил о надстрочных знаках, видимо подбираясь к будущей реконструкции древнерусского ударения. Заседание тогда вела заведующая нашей кафедрой русского языка Элеонора Иосифовна Коротаева. Запомнилось, что когда кто-то из работников Публичной библиотеки рассказывал об условиях хранения рукописи, составляющей главную гордость национальной библиотеки, и перечислял все охранительные меры (включая обшитую железом комнату и постоянного дежурного милиционера под дверью), он посетовал на тогдашнее отсутствие ларца из дуба, способного поддерживать нужную влажность. Помню, как дружно смеялся зал, когда ведущая заседания прокомментировала: «Ждут самого старого дуба».

Как председатель кружка Володя был более всего вдохновителем вообще-то инертных товарищей со всего факультета, но сам факт докладов Андрея Мирецкого, Саши Корнева и еще очень понравившегося мне выступления уже забытого мною старшекурсника об истории слова «зараза» я помню. Что касается меня, то я тоже выступала, желая серьезного обсуждения. К сожалению, моим оппонентом из преподавателей оказалась только Наталия Васильевна Попова, которая нам вообще не была известна, так как работала в Институте языкознания Академии наук и с современным материалом. Мои надежды почти не оправдались, поскольку я использовала исторический материал своей прокурсовой («Отражение фонемы “ять” в пяти списках “Моления Даниила Заточника”»), сопоставляя уже с новыми данными, полученными мною в диалектологической экспедиции. Интересно, что мне часто при этом приходилось ссылаться на раннюю работу В. В. Виноградова, находившегося тогда под сильным влиянием великого А. А. Шахматова. Но какое-то обсуждение все же тогда получилось благодаря старшекурсникам.

Мое еще полудетское почитание Володи Колесова, которого так любила наш общий руководитель Мария Александровна, сохранялось во все годы студенчества и не могло не завершиться очень теплыми дружескими связями фактически на всю жизнь. Профессор В. В. Колесов (со временем ставший почетным профессором Санкт-Петербургского университета и заслуженным деятелем науки РФ) бывал и моим рецензентом, и моим редактором, и моим консультантом, и моим главным доброжелателем на защитах обеих диссертаций (тем не менее любя и поспорить на конференциях).

И здесь невозможно не сказать о дальнейшей судьбе моих близких да и более далеких друзей по студенческой скамье. Мы все получили в дипломах такое наименование профессии: «Филолог. Учитель русского языка и литературы средней школы». Но как же не похожи оказались наши филологические пути на практике!

Прочь, глупая репутация «образованных жен», которых якобы тиражирует филологический факультет! Многие из нас стали учителями, притом какими! Практически все мои однокашники, за кем имела возможность следить, стали лучшими в своей профессии (к примеру, из нашей группы Ира Логинова и Наташа Кузина, лучшим методистом преподавания литературы в Ленинграде (Петербурге) стал Герман Ионин, позже защитивший докторскую диссертацию по этому направлению); часто бывшие сокурсники работали преподавателями высших учебных заведений (Женя Шпильковская, Лида Кишкина, Ира Беляева, Саша Никольский, Люда Кайда, Лола Бухари-заде); успешно занимались исследовательской практикой (новосибирский академик Лена Ромодановская, профессор Саша Герд, профессор Оля Черепанова, доктор наук и ведущий научный сотрудник Пушкинского Дома Юра Стенник, наша Элла Лебедева, ставшая очень известным пушкинистом и даже организатором науки, не говоря уже о Вадиме Вацуро, оставившем после себя богатое творческое наследие). Очень много породил наш факультет и известных журналистов, как, например, Виктор Русаков, Борис Грищенко и какое-то время шахматист Борис Спасский. Яркой звездочкой блистала в Сибири наша заводная Ира Тужик, которая после года учительской работы стала мэтром кинодокументалистики, основоположником тюменского телевидения и заслуженным деятелем культуры РФ.

Редакторы и корректоры, учителя и лекторы вузов, академические исследователи русского слова, журналисты-практики и известные обозреватели, работники радио и телевидения – масса дорог ждала нас после окончания нашей alma mater. Окидывая мысленным взглядом жизненные пути моих друзей по студенческой скамье («иных уж нет, а те далече»), думаю, что мы все же смогли выполнить свою миссию просветителя-гуманитария на всех должностях и во всех точках большой страны, куда забрасывала нас судьба.

Известная строчка серьезного поэта русской эмиграции Георгия Иванова, положенная на музыку А. Н. Вертинским, в моем случае выбрана для заголовка не случайно.

Филология имеет священную миссию, в частности, в том, чтобы сохранять представления о духовной связи поколений и единстве национальной культуры в истории. Возможно, я обольщаюсь, но развернутое в моих воспоминаниях двадцатилетнее начало собственной сознательной жизни и его этапы дают некоторое представление об этой связи на примере одной нашей большой семьи в необъятной исторической панораме социального и духовного бытия всей страны.